Родина (Огни - Разбег - Родной дом)
Шрифт:
— Хо, хо! — восхитился Игорь и дал Чувилеву тумака. — Твое название нашему приспособлению просто замечательно: «Постреленок»! А ведь подходит, честное слово, подходит. Ка-ак начнет наш «постреленок» поторапливать станок…
— А мы по Лесогорскому заводу знаем, какой будет эффект: четыре-пять норм в месяц! — и Чувилев, забыв о всякой солидности, выкинул замысловатое коленце и звонко прищелкнул языком.
Оба друга повеселели и принялись высчитывать, сколько еще операций осталось им на завтра, чтобы до начала смены закончить приспособление.
— Угораздило же двух наших болванов сегодня сдрейфить! — Семенов выжидательно посмотрел на своего друга.
Чувилев, собрав брови щеточкой над переносицей, сказал жестко:
— Нестойким человеком в этом деле оказался Анатолий, прежде всего он… Сережка за ним просто потянулся.
— Так что ж, откроем им наши планы? — нерешительно спросил Игорь Семенов.
Чувилев непримиримо затряс головой:
— Нет, мы ничего им не откроем! Пусть Анатолий поймет и на всю жизнь запомнит! Уж если идешь к цели, в стороны не кидайся, не бойся и не отступай. Нет, мы им ничего не откроем.
Сунцов и Сережа, выйдя из завода на шоссе, вначале делились друг с другом мыслями о том, что они бросили «экспериментальную мастерскую» не по «слабости воли», а «принципиально». Рассуждал Сунцов, а Сережа главным образом поддакивал. В глубине души Сережа понимал, что его «подвел» собственный непоседливый характер, который с трудом выносил продолжительное напряжение и нуждался в «подтягивании». При этом, не желая расстраиваться, Сережа хватался за любой повод, чтобы оправдать себя.
— Это ты верно сказал, Толька, я целиком с тобой согласен: Чувилев над нами просто диктатуру объявил… Сюда не ходи, туда не смей…
— Не смей! — горько подхватил Сунцов. — А скажи, пожалуйста, куда я хожу? Баклуши бить? У меня есть план работы над собой, и, признаюсь тебе, мне было чертовски жаль отказаться от некоторых намерений: например, я не стал посещать репетиции нашего музыкального кружка. Мы готовимся к большому вечеру самодеятельности, в кружке у нас полно теноров и только два баритона: я и Петя Шитиков, причем на меня больше надеются… Пусть мне и не требуется для учебной цели слушать лекции Павлы Константиновны в обеденный перерыв, но мне они были очень интересны, — так ведь и от них на это время мне пришлось отказаться… И вдруг я узнаю, что я отказывался от всего этого ради того, чтобы, очень даже просто, оскандалиться в глазах начальника цеха… Вот и получай «награду» за старание!
— Я тебя вполне, вполне понимаю. Но куда ты меня ведешь, Анатолий?
— В клуб. Там сегодня репетиция. Послушаешь, как звучит мой голос.
Сунцов возвращался с репетиции довольный: его баритон звучал хорошо, а руководитель и аккомпаниатор начали ему пророчить, что скоро об Анатолии Сунцове в Кленовске будут говорить как о «восходящей звезде». Но чем ближе подходил он к дому, тем все настойчивее представлялась Сунцову их экспериментальная мастерская, друзья, которые, конечно, остались на месте и продолжали работу.
Поднимаясь на крыльцо, Сунцов смущенно сказал Сереже:
— Я считаю, что с нас довольно, потешили душу, а завтра пойдем-ка, друг, после смены в нашу мастерскую…
— Пойдем, пойдем… — быстро согласился Сережа, — мне тоже что-то, знаешь, неловко перед ребятами.
Когда Сунцов и Сережа поднялись к себе в мезонин, Чувилев и Семенов уже легли. Сунцову показалось, что Чувилев еще не спит. Анатолий выразительно повел на него глазами, безмолвно давая понять Сереже: «Чувилев дуется, но завтра все будет в порядке».
Игорь Чувилев в последний раз проверил, крепко ли налажено приспособление на станке, и глухим голосом приказал тезке:
— Пускай!
Игорь Семенов включил станок. С минуту оба стояли, пристально следя за работой станка. Василий Петрович, тяжело шаркая валенками, подошел к ним.
— Ставь деталь, ребята! — быстрым шепотком приказал он, пряча радость в глазах под навесами густых бровей.
— Поставили… — тоже шепотком ответил Игорь Семенов и опять включил станок.
Взвизгнул, резко шоркнул металл и тут же засвистел — непрерывно, звучно, как птичье пение на заре.
— Снимай деталь, шут гороховый! — грозно приказал Василий Петрович. — Теперь только успевай их ставить да подхватывать… А ну, еще!
— Эй, поспева-ай! — и Игорь Семенов одним махом разровнял по дну тележки звонкие, еще тепловатые детали.
— Полнехонька! Больше некуда! — отдуваясь, произнес Чувилев, остановил станок и вытер горячий, потный лоб. — В общем… дело пошло.
— Пошло! Кончили! Ух!.. — захлебнулся Игорь Семенов и бросился на шею Чувилеву.
Оба неловко похлопали друг дружку по спине, а потом Василий Петрович весело сгреб их большими, сильными руками.
Сбоев увиделся с Челищевым только через два дня, когда начальник цеха вернулся из области, куда срочно пришлось выехать для получения нового оборудования.
Евгений Александрович встретил Артема холодно и официально.
— Я пришел вам сказать, что вы ошибаетесь! Вы обрушились на группу молодых новаторов, вы стали помехой на их пути, — прямо заявил Артем, — и не только на их пути… Завод встает на ноги, и передовая рабочая мысль уже кипит…
— Это кипение, товарищ Сбоев, вам нужно для того, чтобы прикрыть ваш недостойный сговор с несколькими горячими головами, в компании с которыми вы обманывали меня!
— Да какой там, к черту, обман! — взорвался Артем — Пожалуйста, пусть меня так «обманывают», черт возьми! Все это одни устрашительные слова, а я, заводский человек, привык смотреть в суть дела…
— Вот мы посмотрим, какие это слова, — подчеркнуто сказал Челищев. — Через несколько дней приедет директор, и я поставлю этот вопрос на стахановском совещании.