Родина
Шрифт:
Дверь подъезда вдруг со звоном распахнулась, и на улицу, словно поднятая ветром, вынеслась молодая женщина в пестром бумазейном халате. Смолево-черная полурасплетенная коса, небрежно переброшенная через плечо, большие горящие черные глаза и все устремившееся вперед гибкое тело выражали такое отчаянное ожидание, что Юра даже испугался.
— Танк?! — закричала она звонким контральто, — Где он, гадюка? Где?
Еле успел ответить Юра, что фашистский, с разбитыми гусеницами, танк стоит у заводских ворот, как молодая женщина сорвалась с места и полетела, размахивая руками, словно крыльями.
Бабушка Таисья, высунувшись из окна всем своим сухоньким корпусом, закричала ей вслед:
— Марья Ивановна!.. Да куда же ты, Марья? Ох ты, батюшки мои, несется, будто спятила совсем! Пойдем-ка мы с тобой, Юрушка, да угомоним ее: это ведь такой, господи-владыко, кипяток, что и впрямь рехнуться ей недолго.
Обматывая на ходу вокруг сморщенной шеи пуховую шаль и путаясь в длинном драповом пальто, бабушка Таисья обеспокоенно продолжала:
— И побежала-то почти голая на танк глядеть, вот ведь дикая! Вот как простудится еще да сляжет, кто ухаживать за ней станет?
— Бабушка Таисья, я побегу вперед! — и Юра бросился догонять Марью Ивановну.
— Тьфу ты, все с ума сошли! — возмутилась бабушка Таисья и засеменила к заводу.
Она приходилась Юрию двоюродной бабушкой, и ей очень хотелось спросить о здоровье племянника Алексея Васильевича Панкова и о том, не получали ли писем с фронта от старшего его сына Сергея. Интересовали ее также и разные хозяйственные дела: отелилась ли панковская корова, зарезали ли боровка, вывезли ли из лесу дрова — да мало ли о чем можно спросить, когда более недели никак не соберешься побывать у своих.
— Ходить не ходишь, а на спрос тебе ответа нет! — серо бормотала бабушка Таисья, невольно убыстряя мелкие шажки. — Ишь ты, и все бегут, как одурелые! Сумасшедшая жизнь пришла, господи-владыко!.. Смотри, а Юрка-то уже догнал Марью Нечпорук!
Юрий не догнал бы Марью Ивановну, если бы она вдруг не упала, споткнувшись о камень. Она неловко поднялась, вскинулась было бежать, но схватилась за ушибленное колено.
Юрий подскочил к ней:
— Сильно ушиблась, Марья Ивановна?
— Нет! — вскрикнула она, злобно растирая голое, в крови и грязи, колено. — Черт с ним!
Прихрамывая, она побежала опять, глядя вперед мрачно горящими глазами.
— A-а! Вон он… Дьявол проклятый! Ой, мама, мамочка моя! Ой, милая моя, не завижу тебя больше никогда… Вот он, вот!
Она бежала, яростно грозя черной грязной глыбе немецкого танка.
— Где он, где? Дайте мне его, кто мою мать убил! — и женщина, подняв кулаки над головой, бросилась к облепленному осенней грязью горбатому корпусу фашистского танка.
Окружающие расступились перед ней.
— Марийка! Марийка! — крикнул испуганный голос, и Александр Нечпорук, проталкиваясь сквозь толпу, схватил жену за руку. — Кого ты тут шукаешь? Ведь это же трофейный танк, с войны прибыл… и он же пустой, гляди же!
— Пустой… — глухо повторила Марийка, но исступление с еще большей силой овладело ею.
Вырвавшись из рук мужа, она вплотную подбежала к танку. Молодое красивое лицо женщины исказилось жестокой душевной болью, а растрепавшиеся черно-синие волосы, казалось, встали дыбом над ее побледневшим лбом со смолевыми жгутами бровей. Она ударила кулаком по танковой броне и закричала высоким, срывающимся голосом.
— Марийка, Марийка! — пытался успокоить ее Нечпорук.
Но женщина, словно одержимая, вырвалась от него и, как будто от этого зависела сейчас ее жизнь, опять устремила свой пылающий взгляд на горбатую тушу с криволапым крестом. Башню танка своротило снарядом, а крышку люка вздернуло вверх, как черный, запекшийся язык.
Словно веря в сжигающую силу своих слов, женщина как бы взывала ко всему миру, и было что-то пророческое в ее летящем к небу звонком голосе:
— Все отомстится вам, гитлеряки проклятые!
— Стой! — вдруг раздался спокойный, жиденький голосок, и сморщенная рука бабушки Таисьи легла на плечо Марьи Нечпорук. — Эк, горяча ты, девка, пожалей себя. Маменьку в поминанье запишем, царство небесное ее душеньке, а тебе еще жить надо. Айда-ко, милка, домой, усмири сердце-то, а то еще лопнет. И было б из-за чего! — И бабушка Таисья, кивнув головой на танк, презрительно фыркнула. — Из-за такой пропастины убиваться?!
Нечпорук, воспользовавшись минутой, накинул на плечи жены свой пиджак и с помощью бойких и доброжелательных рук бабушки Таисьи вывел Марью из толпы.
Марья молчала и только устало поводила большими, мрачными глазами.
А трофейный танк ждала новая судьба. Заводские ворота медленно открылись перед тягачами, которые потащили мертвую машину на территорию завода.
Скрежеща и гремя своими разорванными гусеницами, фашистский танк тащился по старой уральской земле. Его пасть с торчащим вверх языком, казалось, безгласно лаяла в погожее, чистое небо.
Длинные шеренги людей двигались по двору: одни шагали от ворот к корпусам, другие шли им навстречу, — утренняя смена заступала ночную.
Около дверей мартеновского цеха Александр Нечпорук увидел Сергея Ланских и, вспомнив нервную вспышку своей Марийки, спросил закипевшим голосом:
— Видишь это гитлеровское изделие? Так бы и расколотил его на мелкие кусочки!
— Ну вот! — бросил Ланских, поднимая усталые, толстые веки. — Раз он тут — значит, для дела полезно.
«Всегда как водой холодной брызнет!» — подумал Нечпорук и спросил:
— Какова шихта была ночью?
— Неплохая. Ты все-таки загодя последи за своим подручным: парень на заводе еще новый, опыта небольшого и насчет завалки не очень строг.