Родина
Шрифт:
Чувилев взглянул на Толю и даже закрыл глаза от страха: бледное лицо Сунцова дышало невиданной яростью.
— Подлец, подлец… — тяжело хрипел Сунцов, встряхивая Сережу, как мокрого щенка. — Если ты хоть словом еще тронешь ее, я тебя… убью!
— Пусти… — отбивался Сережа. — Пошутить нельзя… Пусти…
— Да хватит уж! — вступился Василий Зятьев. — Проучил — и довольно, Анатолий!
Сунцов разжал руки и глубоко вздохнул. Лицо его выразило презрение, он сказал сквозь зубы:
— То-то… Иди да помни…
Не глядя ни на кого, он разделся и лег, накрывшись с головой.
«Сережка — подлец, а что же оба Игоря?» — думал Сунцов с обидой.
Сегодня он чувствовал себя не только взрослым, но и человеком, который увидел свет и силу чуда; оно покорило его, и, вместе с тем, он владел им безраздельно. Именно поэтому обида и возмущение скоро перестали волновать его. Зато все происшедшее с ним и Юлей вспомнилось ярко, до мельчайших подробностей, словно поднялось высоко-высоко и засверкало над ним, как радуга в чистом и прозрачном небе.
Увидев, что Сунцов заснул, и почувствовав себя в полной безопасности, Сережа принялся жаловаться и возмущаться, что никто не поддержал его.
— А зачем ты затеял эту глупую историю? — строго спросил севастополец.
— То есть как это… — опять возмутился Сережа, но Чувилев прервал его:
— Нечего дурачка строить, ты все понимаешь сам: зачем тебе было за Анатолием следить, подглядывать за ним?
— А тебе нравится, что эта Юлька вмешалась в нашу дружбу? Разве ты не сердился на это?.. Что, вспомнил? А приятно тебе, что из-за этой Юльки Шаниной нам достается от Сони… ну? — все увереннее начал наступать Сережа.
Чувилев вздохнул, печально и задумчиво сощурился, словно покорно провожая что-то уплывающее вдаль, как туман, уносимый ветром.
— Что ж, если я и обижался, это все равно ни к чему: Анатолий уже взрослый стал и хочет жить по-своему.
— Да и ничего плохого он не делает: он эту дивчину, я знаю, работать учил, помогал ей, — заступился за Сунцова Игорь-севастополец..
— Вообще пора оставить эти разговоры, — серьезно произнес Чувилев.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НАСТУПЛЕНИЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВОИТЕЛЬНИЦЫ
Четвертого ноября к концу смены Соня сказала своей бригаде:
— Товарищи, мы, учебная бригада, уже пятый раз перевыполняем наши задания: тридцать первого — сто пять, первого ноября — сто восемь, второго — сто пятнадцать, третьего — сто двадцать один, за сегодняшний день Ефим Палыч определил нашу выработку в сто двадцать восемь процентов.
Соня спрятала свою бригадирскую книжечку в карман и спросила, окидывая всех ясным и добрым взглядом серых глаз:
— Что вы об этом скажете, женщины?
— Скажу, что вверх пошли, — сказала Глафира.
— И на том утвердились, — добавила Ольга Петровна.
— Я так же думаю, — тихо и решительно произнесла Юля.
— Я тоже, — улыбнулась Анастасия Кузьмина.
— Так! — И Соня весело тряхнула тугими косами. — Значит, бригада мне обещает не сдавать темпов?.. И, значит, мы можем предложить начальнику цеха уже не считать нас учебной бригадой, перевести на самостоятельную работу. Сегодня у меня будет об этом разговор с Ефимом Палычем Сергачевым.
От Ефима Палыча Соня вернулась веселая, счастливая.
— Завтра нас оформят, и к Октябрьскому празднику мы уже выйдем самостоятельной бригадой! Правда ведь, замечательно?
Но Ефим Палыч не смог сдержать своего обещания. Утром его неожиданно вызвал к себе Алексей Никонович. По своему обыкновению, Ефим Палыч сразу растерялся:
«Батюшки, да что ему от меня надо?.. Какие еще подходы придумает этот придира? Вот не было печали!»
Но Алексей Никонович без всяких подходов спросил очень резко:
— Долго еще вы будете недовыполнять план, господа хорошие?
— Виноваты, но мы уже выправляемся… — сразу оробел Ефим Палыч.
— Не вижу! Этого я как раз не вижу! — грубо хохотнул Тербенев и с брезгливым видом бросил на стол пачку цеховых рапортичек. — Дела вы не делаете, да к тому же еще роскошничаете, как расточители народных средств!..
— Роскошничаем? — упавшим голосом повторил Ефим Палыч. — Простите, я вас не понимаю…
— Вы покровительствуете разным экспериментам вроде учебных бригад. Какая-то девчонка организовала у вас под носом свою бабью компанию и готовится провозгласить ее… ха!.. первой женской бригадой электросварщиц. И уж в многотиражке со статейками выступает. Скажите пожалуйста! А на деле этих типов в юбках нельзя и допускать к электросварке!..
— Но они очень стараются… и за последние дни… — залепетал было Ефим Палыч, но Алексей Никонович посмотрел так грозно, что начальник цеха сразу обмяк и только слушал.
— Я требую, чтобы вы прекратили у нас в цехе все эти эксперименты, которые дорого стоят народу, — говорил, как чеканил, Алексей Никонович, словно гипнотизируя Ефима Палыча. — Я требую этого от вас потому, что момент сейчас катастрофический: план наш Лесогорский завод провалил… Понятно вам это? Провалил! Мы опо-зо-рились… понятно? Надо выправить нашу беду и позор, и я п е р в ы й сигнализирую об этом!
Ефим Палыч выбежал от замдиректора, как из угарной бани, и так разволновался, что в первые минуты не мог сообразить, в какую, собственно, сторону ему итти, чтобы очутиться наконец в своем цехе.
Алексей Никонович, в постоянных волнениях о своем замдиректорском достоинстве, как всегда, одного недоглядел, а о другом не подозревал. На этот раз он меньше всего мог подозревать, что неприятные слова о провале октябрьской программы были уже пять дней назад произнесены на заседании бюро парткома. Алексей Никонович не учитывал также одного простого обстоятельства: уже неделю он не был на заводе, а для конденсированного военного времени это значило — оторваться от заводской жизни и оказаться не в курсе событий.