Родина
Шрифт:
Так как Сунцов продолжал смотреть на нее обожающим взглядом, Юля, застенчиво вспыхнув, прошептала ему:
— Ой, Толя!.. Парторг смотрит в нашу сторону!
— Нет, Юлечка, уверяю тебя! — шепотком успокаивал ее Сунцов, — парторг и Артем Сбоев, наверно, рассказывают обо всех нас полковнику Соколову.
— Вот этому, с забинтованной рукой?
— Да, да. Ты еще спала, когда час-полтора назад Соколов вошел к нам в вагон. Видишь, какой он у нас, — ленточки у него в три ряда. Наверно, как все ордена свои наденет…
— Ты, я вижу, его хорошо знаешь, Толя!
— Еще бы не знать, Юлечка! Ведь полковник Соколов — председатель Кленовского горисполкома… И, знаешь, он меня узнал: до войны, когда у нас в Кленовске ремесленное училище открылось, Владимир Николаич Соколов довольно часто к нам заходил, нашей учебой интересовался. Мы его однажды на свой вечер пригласили, — пришел… А ты не веришь, что я его знаю…
— Верю, верю, это я просто пошутила, Толя. А он, наверно, уже старый, Соколов, виски у него совсем седые, — наивно заметила Юля.
— Какой же старый, если ему сорок с небольшим, а до войны у него ни одного седого волоса не было! Вот он только что рассказывал, как в партизанах воевал.
— Вот как!
— Левая-то рука у него, Юлечка, смотри, на перевязи. Я слышал, как парторг его спросил: что, мол, с рукой? А Соколов ответил, что его ранило осколками немецкой мины в том бою, когда освобождали Кленовск.
— Вот ка-ак! — почтительно изумилась Юля.
— Владимир Николаич еще в военной форме, но он опять председатель горсовета. Видишь, наш Дмитрий Никитич расспрашивает его: «Ну как дела в городе, где людей разместите?»
Старик-пассажир спрашивал Игоря Чувилева:
— Кто же это, молодой товарищ, в вашей компании едет… вроде из моряков, шинель на нем морская?
— А это наш парторг, — улыбнулся Чувилев, — Дмитрий Никитич Пластунов. С нами на Урале был. Теперь на Кленовском заводе будет парторгом.
— Кленовского завода нету, голубчик.
— Завод будет! Восстановим! — с серьезным лицом пообещал Чувилев. И, тихонько кивая в сторону Пластунова, продолжал: — Пластунов, знаете, какой человек? Молодым он в Балтфлоте служил, по всем морям плавал, во многих бурях побывал, людей разных стран и наций повидал… словом, его ничем не испугаешь!.. Другой кто скажет: «Ох, трудно! Ох, невозможно!» А Пластунов усмехнется: «Да, товарищи, работка серьезная, но как раз для нас!..» — и пойдет шуровать, и все за ним! Мы, кленовские, когда в эвакуацию приехали, так был там просто старый металлургический завод. А за два года вырос — узнать нельзя, и сколько тут Пластунов силы положил! Несчастье у него случилось: жена умерла, замечательная была, говорят, пианистка. Первые дни, как он ее похоронил, смотреть на него было больно, все его сильно жалели. Но он крепко взял себя в руки и ка-ак опять навалился на работу — все только поспевай за ним!.. Так что, дедушка, за Кленовский завод не беспокойтесь!
Поезд остановился у разъезда. В двухоконном домике, сшитом из полуобгорелых досок и напоминающем облезлый фургон без колес, девичий голосок звонко и требовательно говорил по телефону. Стрелочница, испитая женщина в рваном полушубке и опорках на босу ногу, сидя на бревне, подшивала детский изношенный валенок. Ребенок со сморщенным личиком маленького старичка, бессильно свесив босые, желтые и тонкие, как свечки, ножонки, безучастно, словно в полусне, смотрел на работу матери.
— Оба чуть живы! — вздохнул Артем Сбоев, жалостливо качая красивой головой с волнистыми русыми волосами, которые плотно, как литые, вились над его гладким белым лбом. — Куда ни посмотришь, товарищ полковник, в этих несчастных местах — всюду ужас, разор, гарью пахнет, люди чуть живы.
— Фашисты в доме побывали, — кратко ответил полковник Соколов огрубевшим от многодневной простуды, будто навсегда охрипшим басом.
Широкоплечий, выше среднего роста, с голубеющими сединой висками, полковник Соколов сидел на нижней скамье, прижимая к груди раненую левую руку в черной повязке. Его яркие черные глаза чуть насмешливо оглядели небольшую ладную фигуру Артема в черной паре, а потом задержались на его молодом, приятном лице, которое теперь выражало горечь и волнение.
— Вы говорите «чуть живы», — повторил полковник Соколов слова своего собеседника, — а ведь в здешних местах эти картины как раз показывают начало возрождения жизни. Вот видите, женщина валенок подшивает, а этот заморенный ребеночек скоро в этих валенках будет понемножку по земле топать. А когда выгнали отсюда немцев, мы увидели пустыню, груды обгорелых кирпичей… Вот там, на пригорке, стояла на двух столбах виселица, на которой еще висели трупы наших людей. Живых никого на целые километры не было. Но пока мы выкуривали фашистов, из рощиц и овражков начали появляться и живые… призраки — хочется сказать. Это были скелеты, обтянутые кожей. Они пропахли землей, сыростью, они умирали от истощения, грязи и вшей… Этих несчастных страшно было кормить досыта. Я оставил здесь двух бойцов, снабдил их кое-какими продуктами, чтобы питать людей первое время. Бойцам было строго-настрого указано, как надо постепенно повышать рацион, чтобы люди не померли от сытости. Вон, слышите, как дивчина кричит в телефонную трубку? Ее зовут Клава, она тоже призраком была, голосишко еле слыхать было, а теперь как разделывает… а?
Толстоватые бритые губы полковника довольно улыбнулись, и на лицах всех окружающих показалась ответная улыбка.
Поезд тронулся, опять замелькали развалины и пепелища, а полковник начал рассказывать о наступательных боях, которые проходили здесь около двух месяцев назад.
— Память у вас замечательная! — изумился Артем Сбоев. — Как подробно вы все знаете, товарищ полковник!
— Память солдатская, — улыбнулся полковник. — А что касается знания…
— То здесь вам, как председателю горисполкома, еще нужна абсолютная точность, — докончил парторг Пластунов, сорокалетний человек в темносинем, без знаков различия, аккуратном морском кителе.
Карие, кругловатого разреза, небольшие глазки Пластунова, устремленные на Соколова, светились сдержанно-жадным любопытством и глубоким доброжелательством.
— Теперь вы объезжаете родные места уже с хозяйственно-инспекторской целью: проверить, учесть, что осталось?
— Да почти что ничего, только белый свет остался, как один старик-колхозник мне сказал сегодня, все надо заново строить, — отвечал Соколов, привычно острым взглядом отмечая что-то в проплывающем мимо окон унылом пейзаже.
Пластунов начал расспрашивать Соколова о разрушениях в городе и на территории Кленовского металлургического завода.
Соколов отвечал на все вопросы по-военному точно, с обстоятельностью многоопытного хозяйственника. Манера его рассказа сразу понравилась Пластунову.
«Много у него в душе накипело, — думал парторг, — а внешне как спокоен и сдержан! Похоже, характер твердый, целеустремленный. Если это действительно так, нам, заводским людям, легче будет общаться с ним, как с предгорисполкома… Рассказывать и вводить людей в курс дела он умеет; все у него сжато, ясно, точно».