Родина
Шрифт:
— Никогда не забуду, какая радость была, когда я от вас письмо получила! — И Соня, обняв мать и Надю, поочередно прижалась к ним разгоревшимся от волнения лицом. — Знаете, я чувствовала себя в тот день так, будто вновь родилась! А мы все уже обратно в Кленовск собирались, за него уже бои шли на фронте. Лесогорск далеко от Ташкента, а мне все равно казалось, мамочка, что мы все уже вместе!.. Только душа болела за няню и за Володю.
— А няня свое дело знала, — таинственно сказала старушка, — дом сторожила, хоть и в сарае ютилась.
— В дровяном сарае?! — ужаснулась Соня.
— А то где же? — спросила няня. — В нашем доме фашистские гады жили, в нашей баньке парились, а меня загнали в сарай. Сложила я там себе печурку и забилась в свою конуру. Думаю себе по ночам, — а ночи-то были до-олгие! Думаю: выживу, так сдам все, что сохраню, дорогушам моим! Вот, мол, сберегла, принимайте! Ну, а не выживу — клясть меня никто не будет: жизнь моя старая, по краю ходит.
— Но как же ты сохранила рояль, нянечка? — спросила Соня, прижав к себе костлявое старушечье плечо.
— Да вот так. Уехали вы все, а я и собрала наших соседских парнишек. И стащили мы рояль в сарай, забросали всякой рухлядью. Ножки отвинтили, и я влезала на рояль, как на лежанку… Так рояль твой и прозвала: лежаночка моя верная!.. Э, да вы все, смотрю, от разговоров-то призадумались. Да и то сказать: соловья баснями не кормят! — и няня еще куда как бойко затопала в кухню.
— Молодец ты, моя нянечка! Дай я тебе помогу! — и Соня побежала за ней.
— Да у меня уже все готово, долго ли! Кабы разносолы какие, а то ведь кушанье-то самое натуральное! — уже на ходу говорила няня, внося в столовую блюдо дымящегося картофеля.
Все сели за стол. Но не только Челищевы, а и все приезжие толком не поели. Ольга Петровна и Юля украдкой вытирали глаза, а Игорь Чувилев, его тезка, Анатолий Сунцов и даже обычно непоседливый Сережа молчали и задумчиво хмурились.
После того как Соня рассказала о своих друзьях, которых решено было поселить в мезонине, Ольга Петровна обратилась к Челищевой:
— Спасибо вам, Любовь Андреевна, за кров да ласку. Боюсь только, обездолим мы вас! Пока что время трудное, с питанием, с отоплением тяжело…
— Все устроится, милушка, все устроится! — успокоила няня. — Питанием даже помочь сможем, я ведь, Сонюшка, богатеющий огород завела! Вон, гляди-ко!
— Где огород? — удивилась Соня, глядя в окно. — А, значит, заняли волейбольную площадку! И какой большой огород получился!
— Ежели бы не огород, я бы в то страшное время с голоду померла, — сказала няня. — Так целыми днями и копалась в земле. И чего-чего не насадила… и, на счастье наше, все родилось прекрасно. Бывало и людям поможешь, а они тебе. А главное — для Володеньки я старалась. Придет он бывало по своим важным, партизанским делам и всегда валежнику мне из лесу принесет, — с валежником-то на спине, согнувшись, незаметнее по городу прошмыгнешь. А я рада-радехонька нашему мальчику, картошечкой печеной его угощу…
— Товарищи, товарищи! — вдруг громко, на весь дом, крикнула Надя. — Володенька наш жив, мы все живы, так будем же жить и жить!
Надя вдруг повернулась на одной ножке, лукаво подмигнула всем и короткими, пухлыми ручками толстушки взбила над розовым лбом пышный валик белокурых волос.
— Поговорим о другом! — весело приказала она. — Соня, хочешь, я прочту тебе письмо Володи?
— Давай, давай! — обрадовалась Соня, принимая из рук сестры маленький треугольник линованной бумаги со штемпелем полевой почты.
— «… Ты, мамочка, все беспокоилась, что я, «не передохнув» после партизанский жизни, сразу явился в армию и пошел на фронт, — читала вслух Соня. — Прошу тебя, родная, больше по этому поводу не тревожиться: я здоров, крепок и счастлив, как никогда. Это великое и справедливое счастье — громить лютого врага нашей Родины. Мы гоним фашистов с нашей советской земли и бьем их днем и ночью, — пусть знают беспокойный русский характер!..»
— Ур-ра! — вдруг взорвался Игорь Чувилев и, подняв вверх руки, потряс в воздухе мускулистыми кулаками. — Да здравствует молодой воин Красной Армии Владимир Челищев!.. Володе ура-а!
— Володе ура-а-а! — дружно поддержали все.
— Спасибо, милые… — ласково сказала Любовь Андреевна.
На ее сером, усталом лице появился бледный румянец, в голубых глазах замелькали искорки радости.
— Ну вот и хорошо, мамочка! — обрадовалась Соня, обнимая мать.
— Наша Красная Армия всем дух поднимает! — мальчишески ломким голосом воскликнул Игорь-севастополец.
Няня, бережно сложив опять треугольничком письмо Володи, сказала:
— Правда, голубчик, правда. Вот и Володенька так же дух поднимал, когда бывало домой пробирался. Появится Володя в моей сарайной конуре — и как солнышко проглянет!.. Через Володю мы все новости о «Большой земле» узнавали, — у партизан радиосвязь работала, самолеты к ним летали.
— Значит, Володя бывал в городе? — спросила Соня.
— Не очень часто, — ответила няня. — Приходил он по разным своим командирским заданиям, не моего ума это дело, а все же я понимать понимала! Партизаны-то и в городе были, можно сказать — у самого нашего бока!
— Неужели? Кто же это был, няня?
— Кто? Да, например, наша старая соседушка Настасья Васильевна Журавина; помнишь стахановку Кленовского завода?
— Тетя Настя?! Вот как! Впрочем, что же удивительного: тетя Настя всегда была такая энергичная…
— Нет, милушка, все-таки есть чему удивиться! — настаивала няня. — Как она свою боевую линию вела! Я, конечно, понимала, что неспроста наш Володя в заборе досочку на одном гвоздике оставил да тем ходом в журавинский двор пролезал. Однако всерьез-то я ничего не знала, а как потом все узнала — ахнула!