Родина
Шрифт:
На заводе все казалось ей интересным, важным, работа давалась будто даже без всяких усилий. Душа ее была полна неиссякаемой радости, казалось — ее хватило бы помочь сотням людей.
Вечером Соня, забравшись с ногами на кушетку, читала. События и люди, о которых повествовала книга, рисовались воображению ее выпукло, ярко и звучно, будто Соня их наблюдала из окна. Готовясь к занятиям в политкружке заводских комсомольцев, который она вела по поручению партбюро, Соня так же ярко представляла себе знакомые лица заводской молодежи и заботливо, как старшая сестра о многих братьях, думала обо всем и о каждом: кому и что именно труднее дается по программе, кто и о чем плохо отвечал на прошлом занятии кружка, кому надо повторно объяснить то, что он еще не усвоил, — за что бы она ни бралась, ее хватало на все, большая веселая сила, не убывая, кипела в ней.
Утром шестнадцатого апреля сияющий Игорь-севастополец объявил своей бригаде сводку Совинформбюро: войска Отдельной Приморской армии овладели городами Ялта и Алупка и заняли более сорока других населенных пунктов.
— Товарищи! Ну и дела! Скоро мой Севастополь освободят! — крикнул на весь цех бригадир Семенов и сделал такое коленце, что Лиза Тюменева засмеялась:
— Артист! Смотри, не начни плясать!
— А у нас сегодня станки запляшут! — серьезно пообещал Семенов.
В цехе с утра чувствовалось повышенное настроение: на все бригады было роздано приспособление Чувилева и Семенова.
Для Чувилева выдалось горячее утро: все зазывали его, спрашивали совета, все желали «от самого» узнать, правильно ли они обращаются с этим небольшим, но очень существенным приспособлением к станку. Но довольно скоро в бригадах оценили простоту его конструкции и безотказность работы.
— Да это, братцы мои, просто чудный «постреленок!» — крикнула Лиза Тюменева, ловко подхватывая на лету детали. — Эй, сменный мастер!
— Что, Лизавета Алексеевна? — спросил, подходя, Чувилев.
— Ну, мастер! Что хорошо, то хорошо! Спасибо, замечательную штучку придумали: славы прибавляет и заработок увеличивает!
— Рад, что мы вам угодили, Лизавета Алексеевна, — шутливо раскланялся Чувилев.
— А знаешь, — вдруг зашептала Лиза, быстро действуя голыми до локтей, сильными руками, — я все-таки скандалить буду, если и теперь соседушки, вроде Банникова, своей хлипкой работенкой снижать будут наши цеховые цифры! Буду скандалить!
— Вы же знаете, что у Виталия сейчас бригадир Сунцов. Выправятся!
Виталий Банников, потный и красный, работал у своего станка, еле успевая снимать детали.
— Ну как? — спросил Чувилев.
Виталий на миг поднял голову, — лицо у него было изумленное и растерянное.
— Эт-то, знаешь, черт-те что… Я словно горю весь…
— Гори, гори ясно, чтобы не погасло! — пошутил, подмигивая ему, Чувилев и направился к великовозрастному Павше.
— Н-ну… уф…. — отдуваясь, заявил Павша, суетясь около станка. — Дает жизни ваш «постреленок», дает жизни!
Через четыре дня Сунцов сообщил Чувилеву, что случайно узнал от заводских счетных работников; заработки по цеху круто подскочили вверх.
— Еще бы! — не удержавшись, гордо улыбнулся Чувилев.
— Понимаешь, это здорово! — продолжал довольный Сунцов. — Как только будет готова жилплощадь, мы с Юлей распишемся, — это давно уже решено. Нам сразу же понадобится уйма всякой всячины! Юля мечтает купить большое туалетное зеркало… и чтобы обя-за-тельно овальной формы…
— Чего захотела! И обязательно овальное ей подавай! — засмеялся Чувилев.
Он расхаживал по цеху, как именинник, видел вокруг веселое напряжение труда и радовался про себя.
Через несколько дней на участке Сунцова произошла крупная неприятность: Виталий Банников запорол целую кучу деталей и сломал приспособление. Чего-чего, а уж такого позора Чувилев никак не мог ожидать.
Сунцов, показывая ему исковерканный металл, говорил, почти заикаясь от возмущения:
— Этому… этому просто имени нет! За всю нашу заботу и возню с ним Банников отплатил нам самым черным делом. Он теперь уж не только бракодел, но и станколом.
Лиза Тюменева заглянув к соседям, торжествуя, сказала Чувилеву:
— Что я тебе советовала, молодой человек? Гони балбесов с завода, гони! А ты их все мариновал, добро какое!
Виталий Банников, жалкий, бледный, стоял, опустив руки и сгорбясь как перед судом.
— Как же такой позор случился с тобой? — спросил Чувилев.
Банников поднял на него мутный измученный взгляд.
— Не знаю… не понимаю… У меня голова кругом идет… Нет, мне уж не подняться, ни за что не подняться!
— Но как это случилось? — приступил к нему Чувилев.
— Да с мамой опять… — уныло начал Виталий. — Все было хорошо, она уже перешла было на станочную работу. Но когда появилось новое приспособление, мама вдруг испугалась: «Нет, нет, с этим я не справлюсь!» Мы с Тамарой ее убеждали, что ведь просто все в нем придумано, понять только надо и следить за рукой… Но мама — ни в какую: быстроты она боится, в себя не верит. И вдруг, не посоветовавшись с нами, попросила завком перевести ее в проходную, — оттуда старичок на пенсию ушел. А в проходной маме не повезло: из жалости, чтобы не подводить опоздавших, брала от них табель… и нарезалась! Комиссия в проходную нагрянула, дознались, кого и когда мама пропускала. Маме объявили строгий выговор с предупреждением… Она всю ночь сегодня проплакала, а мы с Тамарой не спали, еле-еле притащили ее на завод…
— Ох, уж эти Банниковы! — рассказывал Чувилев Соне. — Тришкин кафтан какой-то: в одном месте починишь — в другом лопнет. Тюменева на летучке громы и молнии мечет: «Гоните немедленно этого станколома!» А Виталий только начал выправляться…
— Ужасно неприятно! — расстроилась Соня. — Знаешь, я даже не придумаю сразу, что нам делать.
— Ох, тетя Настя будет недовольна! — сокрушенно вздохнул Чувилев. — Еще вчера она хвалила работу нашего участка — и вот на тебе!