Родина
Шрифт:
— Поднимайте его осторожно, несите в мою машину — и сразу отвезем в госпиталь… — распоряжался Соколов.
— Я поеду с ним, — сказала Соня.
Машина скоро вышла из леса на шоссе.
Ветер бушевал над головой. Машина летела вперед, подпрыгивая и качаясь, как лодка в бурю. И Соне казалось: все в ее душе, вот так же как эта метель, поднимается, кипит, падает и вновь взлетает под звуки только ей одной слышимой, странной и блаженной песни. Соня чувствовала, что силы ее неистощимы, бесконечны, что куда бы ни мчалась эта запорошенная снегом «эмка», она все держала бы в своих объятиях беспомощного Дмитрия Никитича,
Когда Пластунов уже лежал на госпитальной койке, Соне чудилось, будто она еще едет с ним в качающейся «эмке», которая несется вперед сквозь ветер и снежную бурю.
— Девушка, а девушка! — услышала она шепот госпитальной сестры. — Что вы тут томитесь? На вас лица нет. У больного глубокий обморок… Вы кто ему — сестра, дочь?
— Я… мы вместе с ним работаем на заводе…
— Идите, идите домой…
После смены, зайдя на несколько минут домой, чтобы переодеться, Соня побежала в госпиталь. Задыхаясь, она вошла в палату и неслышно села около постели Пластуиова. Забыв обо всем, она смотрела на него. Он лежал, плотно закрыв глаза, перевязанный толстым слоем бинтов. От левого виска, задев веко и расползшись до половины щеки, на лице его багровел огромный синяк, которого вчера не было.
— Что это? — испуганным шепотом спросила Соня у дежурной сестры.
— Кровоподтек… Это хорошо, что за ночь он вышел наружу, — разъяснила сестра.
Соня сидела, стиснув руки на коленях и желая одного: хоть на миг увидеть его взгляд. Наконец еле уловимая дрожь пробежала по его лицу, и блаженная радость разлилась в груди Сони.
— Дмитрий Никитич… — позвала она.
Глаза его приоткрылись. С бьющимся до боли сердцем Соня опять позвала его.
Пластунов открыл глаза..
— Соня… — шепнул он одними губами. — Соня… — и закрыл глаза.
На другой день, когда Соня подошла к постели Пластунова, он посмотрел на нее ярко заблестевшими глазами, лицо его пылало.
— У вас жар, Дмитрий Никитич!
— Пустяки, — беспечно ответил он. — Главное — я очнулся, а температура еще будет держаться, пока не затянется рана, полученная столь нелепым образом!
Потом он начал вышучивать свой «романтический вид» и, наконец, спросил:
— Соня, это вас не пугает?
— Но ведь все равно это вы, — ответила она просто и увидела, что обрадовала его.
На третий день Дмитрий Никитич сказал Соне:
— Как видите, у меня здесь нежданно-негаданно появилась уйма свободного времени, и можно будет приняться всерьез за диссертацию, ту самую, о которой мы с вами тогда разговаривали… помните?
— Как же я могу забыть об этом!
— Буду просить вашей помощи, Соня, — мне нужны кое-какие книги, материалы. Но здесь найти их невозможно. Придется написать несколько писем в Москву, чтобы мои друзья выслали мне нужные пособия. Согласны вы иногда быть моим секретарем, Соня?
А когда она это обещала ему, Дмитрий Никитич сказал шутливо:
— Вот видите, теперь я целиком в ваших руках!
Приказ директора о назначении Игоря Чувилева сменным мастером совпал с появлением в газете «Кленовская правда» статьи о массовом применении приспособлении Игоря Чувилева и Игоря Семенова на Кленовском заводе.
— Ну, Игорек, тебе везет: добрым словом тебя новая работа встречает! С завтрашнего дня, с восьмого апреля сорок четвертого года, ты уже не бригадир Чувилев, а руководитель смены, — говорил Артем, сидя с Чувилевым в своей будочке, которая громко именовалась на дощечке кабинетом главного инженера.
— Что-то мне даже страшно, Артем Иваныч. Трудно будет без ваших советов, к тому же теперь и Дмитрия Никитича на заводе нету.
— В этом и заключается ответственность момента, Игорь! Подумай, как любой из вас потом взглянет в глаза Дмитрию Никитичу, если окажется, что за время его отсутствия дела пошли хуже… Согласен?
— Согласен, Артем Иваныч, — вздохнул Чувилев. — Как раз вот у меня в бригаде дела пойдут хуже: одним человеком убавится, а из-за этого сработанность до известной степени нарушится.
— Сделай представление о новом бригадире вместо Игоря Чувилева. Кого назначаешь?
Чувилев подумал.
— Естественнее всего — Семенова Игоря… Но как подумаешь, сколько еще людей в цехе недостает, так голова кружится, Артем Иваныч.
— Меня, когда я был комсоргом, в свое время Пластунов учил: «Присмотрись к человеку, подходи к нему с той стороны, где его, как говорится, легче взять». Запомни и ты этот совет и второй: не жди спокойной жизни, завод возрождается и расширяется, будет все больше машин и агрегатов, понадобится все больше людей. И еще запомни, что людей все время надо воспитывать. С тебя, мастера, все время будут спрашивать, как у тебя люди расставлены, кто кого подпирает или дополняет, кто лучше других работает… Вот я не боялся тебя выдвинуть, и ты, при случае, смело подходи к человеку бери его по-братски за шиворот и скажи: «Ну, товарищ, тебе пора дальше шагать!»
Оба засмеялись.
Иван Степанович Лосев оставлял вместо себя Петра Тимофеевича Сотникова, который последнее время работал у него в бригаде первым подручным.
— Золотой человек! — говорил о нем Лосев Яну Невидле. — У него все главное есть!
— А что есть главное? — спросил Ян.
— Чистая душа и мастерство! Однако испытать каждого надо, — добавил Иван Степанович. — Поехал я сюда по-честному, для помощи кленовцам, и уехать должен по-честному, мастера своего дела оставить. Тогда я могу с ясной душой директору и парторгу руку пожать на прощание, — они ведь у нас на Урале родными людьми стали.
После смены все трое неторопливо проверили состояние кузнечного хозяйства Ивана Степановича, выполнение государственных и городских заказов. Для восстанавливаемого городского театра были заказаны лестничные решетки. Рисунок для них составлял Иван Степанович, который и это умел делать.
— А уж ковать тебе с Невидлой доведется, Петр Тимофеич, — сказал Лосев.
Петр Тимофеевич заметил, что у него есть «критика» по поводу боковой части рисунка.
— Если б у нас литейный цех работал и если бы мы эту решетку отливали, дело было бы проще, а вот в ковке этот цветок и вот этот завиток стебля с листком получатся слишком выпуклыми и, чего доброго, цепляться за платье будут. Поднимется по лестнице девушка молоденькая в этаком пышном платьице, со всякими там оборками, а цветочек наш ее хвать!.. Девица потом нас, мастеров, проклянет… А разве мы этого хотели! И по-хозяйски и по художеству рассуждая, всю эту часть рисунка надо повернуть, по-моему, вот так…