Родина
Шрифт:
— А ты что думал? — довольно сказал Сакуленко.
— Так я как раз это и думал! — залился беззвучным смехом Матвей. — Мне в голову такая мысль пришла, такая, открою тебе, замечательная мысль…
— Вот как? Это интересно, — сдержанно похвалил Сакуленко. — Значит, я тебе помог?
— Определенно! Вот за это я тебе спасибо пришел сказать, прямо-таки от души спасибо!
— Ну что же, це гарно, — уже совсем благодушно промолвил Сакуленко.
— Вообще, понимаешь, — опять интригующе заговорил Матвей, —
— Это верно, — согласился Сакуленко и вытер мягкие, обвислые усы. — А какая же мысль тебя так обрадовала?
— Скажу! — торжественно пообещал Матвей. — После смены пойдем вместе, и я тебе все открою.
Разбрызгивая черные осенние лужи, они шли большими шагами, два сильных человека — худой, жилистый Темляков и плотный, приземистый Сакуленко.
— Понимаешь, — басил Матвей, — увидел я, как люди у тебя расставлены, как ладно они сменяют друг дружку и, значит, устают меньше. Я прежде как-то не задумывался об этом: все, мол, у меня ребята на подбор…
— А на поверку выходит — каждому одно лучше удается, а другое хуже. Психологию, характер человека в работе тоже надо учитывать, — звучным своим баритоном рассуждал Сакуленко. — Вот начни-ка разбирать своих ребят по косточкам…
И они разобрали по косточкам бригаду Темлякова и почти всех переставили на новые места.
— Этак и всамделе лучше выйдет! — и Матвей радостно потер руки. — А здорово же ты угол высекаешь! Смело, крепко, будто песню поешь! Н-но-о… тут еще можно кое-что сделать!
— Что же еще можно сделать? — так и вскинулся Сакуленко.
Они уже поднимались по лестнице. Темляков повернул ключ в двери.
— Сюда! Милости прошу к моему шалашу! — величественным жестом пригласил он Сакуленко и усадил его за свой рабочий стол.
— Взгляните-ка, Никифор Павлыч, на этот чертежик! — важно сказал Матвей и одним махом развернул перед Сакуленко лист бумаги большого формата. — Узнаешь, Никифор Павлыч?
— Чего ж тут не узнать: наша новая деталь. Стой, стой! А что это у тебя тут? — Сакуленко торопливо надел очки, и его большие, мясистые пальцы забегали по чертежу. — Позволь, у тебя тут угол тоже должен высекаться сразу, но… не как у меня, а наоборот.
— Да! Вот в этом-то и вся штука! Я задумал сначала высекать малый угол, а потом большой, но… вдруг оробел, неудачи испугался: а вдруг не получится у меня, металл загублю, болванку искорежу и она обратно в мартен отправится… Со мной ведь такого никогда не бывало. А пока я выверял да настраивался; ты уже начал угол высекать — и перегнал меня.
— Однако твой способ, чую, кое-чем лучше моего, Матвей, — раздумчиво сказал Сакуленко.
— Вот в том-то кругооборот и получается: когда я твой метод, Никифор Павлыч, увидел, я в своем натвердо уверился!
—
— Но дорожку ты к нему проложил, Никифор Павлыч!.. Подумать только, я хотел было от соревнования с тобой отказаться!..
— Слушай, — серьезно сказал Сакуленко, — житейщина всякая, ей-богу, не стоит того, чтобы о ней вспоминали.
— Смотри, какая получается комбинация: я коня снаряжал, а ты дорогу показал. И теперь, выходит, не отличишь, где твое и где мое, — да и нужно ли нам это теперь?.. — Матвей вдруг поднялся со стула, приосанился и сказал, словно дары принес: — А теперь не следует ли нам подсчитать, сколько этих самых танковых деталей сверх того, что дал Сакуленко, можем мы дать оба?
Они не слышали, как в дверях появилась Катя. Они не увидели, с каким гордым недоумением подняла она серпиком брови. Но что-то заставило Катю остаться безмолвной.
Свет лампы мягко лился на склоненные над столом головы: лысеющую макушку Сакуленко и русый жесткий бобрик Матвея.
«Быстро же вы помирились!» — хотела было сказать Катя, но опять почему-то не посмела: сила, которая объединяла этих двух людей, была так могуча, что хваленая «лосевская гордость» стояла перед ней, как слабенький кустик перед высокой корабельной рощей, которой видны и небо, и море, и дальние просторы.
Катя кашлянула и сказала совсем не то, что хотела:
— Работаете? Может быть, чаю хотите?
— Не откажемся, — рассеянно бросил Матвей. — Только поскорей, Катя!
— Нам сегодня же треба с технологом побалакать, — разъяснил Сакуленко. — Важное дело мы для фронта придумали, Катерина Ивановна!
Матвей вернулся домой поздно, усталый и довольный.
— Ух! Были мы и у технолога, и у начальника цеха, и у твоего папаши, все до тонкостей обговорили. Все наши планы одобрены, и вообще руководство ими сильно заинтересовано… Да ведь ежели каждый рабочий нашего цеха, глядя на наши рекорды и приняв наш метод, даст еще всего на десять или пятнадцать процентов больше, так ведь это значит: каждую неделю мы будем сдавать государству на сотни, а то и на тысячи тонн больше фронтовой продукции — и это сверх всяких повышенных планов! Что ты об этом скажешь, Катенька?
Тут только он заметил, что жена сидит в углу дивана, кутаясь в платок, тихая и молчаливая.
— Что я тебе скажу? — ответила она глухим голосом. — Тебе нынче и дома не сидится, ты со своим Сакуленко на край света поскачешь… Гордости в тебе…
Кузнец беззвучно засмеялся и неясно сжал в ладонях ее бледное лицо с обиженно вздрагивающими ресницами.
— Эх вы, Лосевы!.. Не та это гордость, Катенька, на ней далеко не уедешь. Только для себя гордиться — как сухой кусок жевать, света не видать.