Родина
Шрифт:
— Зеленый мир… — повторил Пластунов. — Это вы правильно сказали, дорогой директор. Но… ведь это «отвлечение сил», а?
Глаза Пластунова смеялись.
Николай Петрович только смущенно отвернулся в сторону и, не без лихости вскинув лопату на плечо, быстро зашагал через вспаханную вырубку к лесному штабу.
Соколов, провожая Назарьева довольным взглядом, восторженно и громко расхохотался:
— Дела-то какие, товарищи, а?
— Эта картина — уже сверхисполнение вашей мечты, Владимир Николаич, — сказал Пластунов. — Вы планировали посадки в Кленовом доле на послевоенную пятилетку, а посадки — уже тут как тут!
— Чудесные ребята! — с сияющим лицом отозвался Соколов и начал оживленно рассказывать о ближайших планах «московских лесников»: — «Мало, — говорят они, — посадить, надо еще сохранить!» — так любят они повторять, а «предводительница» очень строго сказала, что, пока они все здесь, ни одному деревцу не дадут пропасть.
Ольга Петровна взяла новое деревце, опустила его в гнездо, стала забрасывать корни мягкой землей и с задумчивой улыбкой засмотрелась вверх.
— Что вы нашли там, Ольга Петровна? — заинтересовалась Маня.
— Погляди, Манечка, на самую верхушку этой липки: видишь, там один листочек… смотри, как крепко он стоит вверху, как крошечное сердце.
— Да, очень похоже, — согласилась Маня, глядя вверх и щурясь от солнца.
Некоторое время Ольга Петровна еще смотрела на верхушку деревца, на сердцевидный листочек, который, как литой, острием своим, казалось, вонзился в июньское, золотисто-голубое небо. Белое облачко летело куда-то в бескрайную даль, а над головой, звонко чирикая, летала какая-то любопытная птица, словно проверяя, насколько благоприятно для нее все происходящее здесь.
— Вот уже одна есть! — сказала подошедшая Ксения Саввишна, следя взглядом за воздушной гостьей. — Ишь, как кружит, может быть уже гнездо себе присматривает… Как же лесу быть без птиц? Оленька, ты что-то потемнела, что с тобой?
— Право, ничего, Ксеня.
— Да уж я и то думаю: время идет и все залечивает помаленьку.
Ольга Петровна задумчиво покачала головой.
— Разве только время все залечивает? Нет. Я думаю: куда бы я делась, если бы не работа? С тоски бы умерла!
Громкий и недовольный голос Милицы прервал ее слова.
— Нет, товарищи, не утруждайте себя! — говорила Милица.
Она шла своим ровным, спортсменским шагом, стараясь поскорее оставить позади корреспондентов областной газеты и «Кленовской правды».
— Не дам я вам, товарищи, никаких интервью. Можете описывать картину, которую вы видите, а я вам ничего говорить не буду. Впрочем, — Милица усмехнулась, — я могу вам дать интервью, но не раньше чем через месяц.
— Через месяц?!
— Милица Сергеевна, помилуйте! Почему же только через месяц?
Усатая губка Милицы насмешливо дернулась.
— Через месяц можно будет с уверенностью сказать, что наши лесопосадки вполне принялись. Будьте здоровы, товарищи!
— Только ее и видели! — иронически посочувствовал корреспондентам сталевар Косяков.
Косяков явился на воскресник в военной форме, «при всех регалиях», как уважительно сказал о нем Василий Петрович.
— Вот как! — изумился Ян Невидла. — А я и не знал, что Косяков офицер. О, сколько наград! А какие у него медали, то я не знаю.
— Медали тоже знаменитые, — ответил Василий Петрович, — «За храбрость», «За отвагу», «За оборону Ленинграда» и «За оборону Сталинграда». А вон красная звезда на белом поле — гвардейский значок!
— О, блестящий офицер! — воскликнул Ян Невидла, с восторженным вниманием озирая сухощавого, подтянутого Косякова, который работал неподалеку.
— Да что уж ты так, парень, удивляешься? — заметил Василий Петрович. — Такими офицерами полнится наша Красная. Армия!
— То я понимаю, — смутился Ян Невидла. — Я удивляюсь ему по другой причине…
Ян привык видеть Владимира Косякова в мартеновском цехе, всегда озабоченным, всегда в поту и пыли, — восстановление некогда славных мартенов шло трудно и беспокойно. Один из мартенов воскресили, но он работал с перебоями, и вскоре его пришлось поставить на ремонт. Демобилизованный из армии Косяков, вернувшись на завод, решил собственными руками переложить печь. Целыми днями Косяков пропадал в цехе, следя за каждым шагом в восстановлении мартенов с таким ревностным вниманием и тревогой, как следит мать за выздоровлением ребенка. На стахановских совещаниях Косяков выступал со своими выкладками, расчетами и планами. Все видели, как он ревнив к своему делу и как раскален борьбой с трудностями. Сталевар за последнее время сильно похудел и, казалось, состоял только из костей и мышц, на костистом лице его зеркально светились острые, умные глаза. Ян, довольно часто встречаясь с ним, привык уважать этого воина труда, считая, что Косяков продолжает в заводской практике свою фронтовую, «солдатскую» линию. Сегодняшнее открытие, что Косяков — офицер, гвардии майор, повергло Яна Невидлу в большое изумление: зачем же Косякову, майору гвардии, при всем блеске его орденов и военных заслуг, заниматься черной и тяжелой работой?
— Хо-хо-хо! — раскатился громовым смехом Василий Петрович. — Ну и чудак ты, парень! Да наш майор никакой другой работы и не захочет!
— В чем дело, Василий Петрович? — заинтересовался Косяков, подходя ближе. — Что тебя так рассмешило?
— Да вот Ян Невидла дивится тебе, сталевар!
Ян повторил только что сказанное им. Острые глаза Косякова серьезно и многозначительно посмотрели на вконец смутившегося Яна.
— Давай-ка присядем вот здесь, так сказать в молодой тени, да поговорим на эту интересную тему, — предложил Косяков, — как уже перерыв объявляют. Ты всегда в горячих цехах работал, Ян?
— Да, всегда был кузнецом.
— Тебе когда-нибудь хотелось отказаться от своей профессии, — ведь работа тяжелая, все с огнем да с огнем?
— Нет, зачем же бросать свою профессию?
— А ты задумывался над тем, что труд человека — это не только профессия? — и Косяков испытующе посмотрел на Яна своими острыми стального цвета глазами.
— Труд — это не только профессия, — задумчиво повторил Ян и недоуменно развел руками. — Нет, то я не знаю…