Родина
Шрифт:
Игорь Семенов вскинул голову, его шрам налился кровью.
— Максим Кузенко как пойдет, бывало, в разведку, так всегда «гостинцы» принесет: револьверы, патроны, лимонки, а то и автоматы. А как Максим на нашем бастионе появится, у всех настроение поднимается. Это, понимаешь, такой парень, что его все главные командиры знают.
Игорь Семенов то замолкал, то опять им овладевала возбужденная говорливость.
— Ты знаешь, — начал он вновь, упрямо дергая бровью, — сколько времени наши севастопольцы бьются?
— Месяцев пять будет? — нерешительно сказал Чувилев.
— Седьмой месяц наши бьются, — гордо поправил Семенов, и лицо его залилось румянцем. — Впрочем, уже месяц как я никого из наших не вижу… и кто теперь из моего пулемета стреляет, не знаю…
— Ты пулеметчиком был?!
— Да, мне сам Кузенко пулемет доверял!
Семенов вскинул было головой, но сразу помрачнел:
— А вот что я здесь буду делать?
— Танки будешь делать, — ответил Игорь Чувилев тоном опытного человека. — Танки будешь делать, вот что.
— Так это надо уметь, — усмехнулся Семенов.
— Научишься.
— А вдруг не сумею? Я ведь к другой жизни привык. Я морской человек, а у вас тут… лужа… — и севастополец пренебрежительно кивнул на узкую серую ленту реки, петляющую среди лесистых берегов. — Я Максиму из госпиталя писал… Получал ли он мои письма? Я не знаю, что с ним, где наш бастион, а Максим не знает, где я!.. Нет, убегу я отсюда обратно к морю, в наш Севастополь!
— А кто тебе пропуск даст?
— Пропуск!.. Можно под вагоном в ящике укатить.
— Та-ак! Тебя успеют научить делу, а ты укатишь…
— Но, но… Уж и вцепился! Ты меня всего пятнадцать минут знаешь, а уже готов меня… Мало ли что иногда ляпнешь, когда у тебя вот тут… — и Семенов выразительно покрутил пальцем вокруг медной пуговицы бушлата.
Разговор опять прервался. Игорь Чувилев исподлобья следил за своим тезкой. Все в нем нравилось Игорю — и большие черные глаза, посверкивающие из-под длинных, словно спутанных ресниц, и легкое подергивание узкогубого рта, и пестренькая бровь, и этот шрам, багровеющий на скуле. Судьба его представлялась Игорю горькой и трудной.
Чувилев помнил свой приезд в Лесогорск осенью 1941 года, когда он, почти больной после двадцатидневного пути, очутился в общежитии заводской молодежи. В Кленовске ремесленники жили в больших светлых комнатах, кровати были с сетками, мягкими шерстяными одеялами и двумя простынями, в каждом дортуаре (это слово привилось перед войной) висел репродуктор, на стенах — портреты вождей и картины. В Лесогорске ребята увидели наскоро сколоченный барак, где немилосердно дымили печи, на топчанах лежали грубые сенники, а уж о радио и разных там играх и мечтать не приходилось!.. Игорь Чувилев всю первую ночь не опал от дыма и холода. Теперь новичкам уже было полегче: все эти месяцы ребята «дрались» за свое жилье и добились кое-каких перемен к лучшему. Только в одном им не повезло: завхозом в общежитии назначили Олимпиаду Маковкину, жену сталевара Алексахи Маковкина. Все сразу и дружно возненавидели «завхозиху», и она платила «общежитчикам» той же монетой. С ней приходилось воевать из-за каждой мелочи, и победа, по выражению Толи Сунцова, «переходила из рук в руки». Особенно свирепствовала Олимпиада, когда прибывали новички, которых она встречала с такой враждебной подозрительностью, будто все они покушались на ее жизнь.
«Сегодня будет очередная баталия, — озабоченно думал Игорь. — Севастопольца мы, ясное дело, втиснем как-нибудь в нашем углу. Тесновато будет, но перепланировать можно».
— Слушай, Чувилев, а где у вас тут живет Иннокентий Петрович Ракитный? — прервал молчание Игорь Семенов.
— Ракитный? Иннокентий Петрович? — повторил Игорь Чувилев. — Это кто же такой?
— Художник. Он четыре месяца прожил у нас в Севастополе, да и сейчас, наверно, все еще там. И у нас на участке он бывал, всех нас срисовывал… и до чего же похоже!.. Он здешний, лесогорский, но с начала войны на фронте. Однажды видит: Максим из разведки ползет «с гостинцем» — тащит немецкий пулемет. Ну, зарисовал, ясное дело, — и до того похоже: вылитый Максим!
Лицо Семенова вспыхнуло, стало совсем ребячьим. Он порылся в кармане бушлата и вынул два конверта.
— Вот эти два письма я в госпитале у себя в бушлате обнаружил. Одно — лично мне. Вот что Ракитный мне пишет… слушай!
Игорь Семенов остановился и прочел:
— «Милый Игорюша! Желаю тебе скорого выздоровления. Это я посоветовал начальству отправить тебя в наши лесогорские места. Живи у меня. Квартира теплая, дрова есть, тебе будет хорошо. Не скучай, знакомься с ребятами, приглашай их к себе. Передай от меня письмо и сердечный привет директору Лесогорского завода Михаилу Васильевичу Пермякову, — ключ от квартиры я оставил у него. Ну, обнимаю, тебя… Твой Иннокентий Ракитный». Видал?.. Теперь, значит, я должен получить ключ у вашего директора.
— Устроим, — пообещал Чувилев.
— Ты с директором знаком?
— Ну еще бы… — усмехнулся Чувилев.
Приближаясь к заводоуправлению, они увидели, как к стоящей у подъезда «эмочке» подошли двое. Группа рабочих окружила их.
— Пойдем скорей! — заторопился Игорь Чувилев. — Там как раз наш директор!
— Это который же?
— Да вон тот, высоченный, в кожанке.
— Вижу, вижу… А другой с ним кто, в морском кителе? — заинтересовался Семенов.
— Это парторг ЦК, Дмитрий Никитич Пластунов.
— Откуда он, Пластунов? С Черного моря?
— Нет, он из Ленинграда… А ну, двинем… Ой, они уезжать собираются!
Оба Игоря подбежали в ту минуту, когда, заканчивая разговор, директор уже взялся за дверцу машины.
— Михаил Васильевич, вот тут Игорь Семенов… из Севастополя. А я не знаю, где квартира художника… — сбивчиво начал Чувилев. — Художник вам с Игорем письмо послал…
— Да, и привет вам велел передать, — подтвердил Семенов и невольно засмотрелся на могучего человека в потертой кожанке.
Семенову понравились густые сивые усы директора, пристальный и спокойный взгляд, твердые, словно высеченные, морщины вдоль бритых щек и крупного носа, понравилась и улыбка, строгая и медлительная.
— Вот как! Значит, ты из Севастополя? — неторопливо, низким басом произнес директор и, приняв письмо, осторожно пожал руку Игорю. — Ну, дело, дело, что к нам приехал: нам люди нужны!
Потом, указывая на бушлат и бескозырку севастопольца, директор кивнул Пластунову и пророкотал: