Родная Речь. Уроки Изящной Словесности
Шрифт:
Возникает ощущение, что Фонвизину очень хотелось быть Стародумом. Однако ему безнадежно не хватало мрачности, последовательности, прямолинейности. Он упорно боролся за эти достоинства, даже собирался издавать журнал с символическим названием - "Друг честных людей, или Стародум". Его героем и идеалом был - Стародум.
Но ничего не вышло. Слишком блестящ был юмор Фонвизина, слишком самостоятельны его суждения, слишком едки и независимы характеристики, слишком ярок стиль.
Слишком силен был в Фонвизине Недоросль, чтобы он мог стать Стародумом.
Он постоянно сбивается
Стародуму никогда не достичь такой смешной легкости. Он станет обличать падение нравов правильными оборотами или, чего доброго, в самом деле пойдет на мост считать непотребных женщин. Зато такую глупейшую историю с удовольствием расскажет Недоросль. То есть - тот Фонвизин, которому удалось так и не стать Стародумом.
КРИЗИС ЖАНРА. Радищев
Самый лестный отзыв о творчестве Александра Радищева принадлежит Екатерине Второй: "Бунтовщик хуже Пугачева".
Самую трезвую оценку Радищева дал Пушкин: ""Путешествие в Москву", причина его несчастья и славы, есть очень посредственное произведение, не говоря даже о варварском слоге".
Самым важным в посмертной судьбе Радищева было высказывание Ленина, который поставил Радищева "первым в ряду русских революционеров, вызывающим у русского народа чувство национальной гордости". Самое странное, что ничто из вышесказанного не противоречит друг другу.
Потомки часто обращаются с классиками по произволению. Им ничего не стоит превратить философскую сатиру Свифта в диснеевский мультфильм, пересказать "Дон-Кихот" своими немудреными словами, сократить "Преступление и наказание" до двух глав в хрестоматии.
С Радищевым наши современники обошлись еще хуже. Они свели все его обширное наследие до одного произведения, но и из него оставили себе лишь заголовок - "Путешествие из Петербурга в Москву". Дальше, за заголовком пустота, в которую изредка забредают рассуждения о вольнолюбивом характере напрочь отсутствующего текста.
23
Нельзя сказать, что потомки так уж неправы. Пожалуй, можно было бы даже согласиться с министром графом Уваровым, считавшим "совершенно излишним возобновлять память о писателе и книге, совершенно забытых и достойных забвения", если бы не одно обстоятельство. Радищев - не писатель. Он родоначальник, первооткрыватель, основоположник того, что принято называть русским революционным движением. С него начинается длинная цепочка российского диссидентства.
Радищев родил декабристов, декабристы - Герцена, тот разбудил Ленина, Ленин - Сталина, Сталин - Хрущева, от которого произошел академик Сахаров.
Как ни фантастична эта ветхозаветная преемственность (Авраам родил Исаака), с ней надо считаться. Хотя бы потому, что эта схема жила в сознании не одного поколения критиков.
Жизнь первого русского диссидента необычайно поучительна. Его судьба многократно повторялась и продолжает повторяться. Радищев был
Суровый приговор сенатского суда наградил Радищева ореолом мученика. Преследования правительства обеспечили Радищеву литературную славу. Десятилетняя ссылка сделала неприличным обсуждение чисто литературных достоинств его произведений.
Так родилась великая путаница: личная судьба писателя прямо отражается на качестве его произведений.
Конечно, интересно знать, что Синявский написал "Прогулки с Пушкиным" в мордовском лагере, но ни улучшить, ни ухудшить книгу это обстоятельство не в силах.
Итак, Екатерина даровала Радищеву бессмертие, но что ее толкнуло на этот опрометчивый шаг?
Прежде всего, "Путешествие из Петербурга в Москву" путешествием не является - это лишь формальный прием. Радищев разбил книгу на главы, назвав каждую именем городов и деревень, лежащих на соединяющем две столицы тракте.
Кстати, названия эти сами по себе замечательно
24
невыразительны - Завидово, Черная Грязь, Выдропуск, Яжлебицы, Хотилов. Не зря Венедикт Ерофеев соблазнился все той же топонимической поэзией в своем сочинении "Москва-Петушки".
Перечислением географических точек и ограничиваются собственно дорожные впечатления Радищева. Все остальное - пространный трактат о... пожалуй, обо всем на свете. Автор собрал в свою главную книгу все рассуждения об окружающей и неокружающей его жизни, как бы подготовил собрание сочинений в одном томе. Сюда вошли и написанные ранее ода "Вольность" и риторическое упражнение "Слово о Ломоносове", и многочисленные выдержки из западных просветителей.
Цементом, скрепляющим все это аморфное образование, послужила доминирующая эмоция - негодование, которое и позволило считать книгу обличительной энциклопедией российского общества.
"Тут я задрожал в ярости человечества",- пишет герой-рассказчик. И дрожь эта не оставляет читателя а всем нелегком пути из Петербурга в Москву сквозь 37 страниц немалого формата.
Принято считать, что Радищев обличает язвы царизма: крепостное право, рекрутскую повинность, народную нищету. На самом же деле, он негодует по самым разным поводам. Вот Радищев громит фундаментальный шторок России: "Может ли государство, где две трети граждан лишены гражданского звания и частию мертвы в законе, называться блаженным?!" Но тут же с неменьшим пылом атакует обычай чистить зубы: "Не сдирают они (крестьянские девушки - Авт.) каждый день лоску зубов своих ни щетками, ни порошками". Только автор прочел отповедь цензуре ("цензура сделалась нянькой рассудка"), как его внимание отвлечено французскими кушаньями, "на отраву изобретенными". Иногда в запальчивости Радищев пишет нечто уж совсем несуразное. Например, описывая прощание отца с сыном, отправляющимся в столицу на государственную службу, он восклицает: "Не захочется ли тебе сынка твоего лучше удавить, ежели отпустить в службу?"