Родословная ашкенази
Шрифт:
Следующий связанный с этим стресс я испытал, когда повез остававшийся у нас лилин чемодан к той женщине. Ехал довольно далеко и с трудом нашел по адресу небольшой многоквартирный дом. Меня встретила неулыбчивая лет тридцати черноволосая армянка, настойчиво, несмотря на мои возражения, потребовавшая, чтобы я поставил свою машину в их гараж. Как только я в него вьехал, ворота за мной с грохотом захлопнулись.
– Надо проверить чемодан, – она строго посмотрела на меня, и я понял, что меня отсюда выпустят нескоро. Мы поднялись в кватиру на втором этаже и туда пришла еще одна дама, как я понял, соседка, призванная быть свидетельницей.
– Здесь
Я вздохнул с облегчением.
Мамино здоровье стало быстро ухудшаться, она все реже реагировала на все, что происходило вокруг, а потом перестала узнавать близких, даже меня. Как-то утром она отказалась есть, я страшно испугался, вызвал скорую помощь, и отвез ее в ближайший госпиталь Sant Jouns. Вот тут я сделал ошибку, которую до конца своих дней не могу себе простить.
Ведь дежурный врач тогда меня спросил: «Так, что вы оставляете мамашу или забираете?» И я тогда вдруг испугался трудностей и неопределенностей, которые меня могли поджидать. Я уехал домой один. То было даже не эгоизм, а настоящая подлость, предательство.
Мне не надо было отдавать ее в лапы алчных госпитальных докторов-бизнесменов. Они снова, как раньше в Sedars Sinai, волчьей станей накинулись на больную беспомощную старушку. Гастроэнтерологи, кардиологи, инфекционисты, отолорингологи – все рванулись хапнуть свою долю от маминого страхового пирога. Ее, как в истории с пальцем ноги, начали таскать по дорогостоящим мучительным для нее обследованиям и процедурам. Но самое невыносимое началось, когда ее стали кормить через трубку, вставленную в нос. Она инстинктивно пыталась вынуть этот пыточный инструмент, тогда ее руки привязали к поручням кровати.
Вскоре дело дошло до установки питающей трубки, хирургическим путем врезанной, минуя пищевод, прямо в желудок. Однако, при этой операции ей что-то нарушили, началось внутреннее кровотечение, пришлось ее снова резать. После всего этого ужаса мама совсем потеряла какое-либо ощущение реальности и погрузилась в некий бессознательный сон. В таком состоянии ее перевезли в другой госпиталь, где уже оставили в покое, но жизнь ее повисла на слабом волоске.
Поздно вечером 22 мая 2007 года, когда я уже лег спать, раздался звонок, и мне сказали, что я должен срочно приехать.
Я опоздал… Никогда себе этого не прощу.
Он дал мне жизнь
Мой отец, Александр Давидович Зайдман, урожденный Айзик, родился 1 июля 1907 года в городе Карачеве (ныне Брянской области). Там он окончил среднюю школу, и в 1929 году приехал в Москву. Это было время всеобщей центростремительной волны, на которой миллионы молодых сердец рванулись в советскую столицу учиться и крепить мощь социалистической индустриализации. Он поступил на металлургическое отделение Московского горного института, ставшего позже «Институтом стали и сплавов им. Сталина». Там он и получил высшее образование, став инженером по холодной обработке металлов.
Во время учебы он и познакомился с моей мамой (рис. 14).
В предвоенные годы папа работал в Государственном специальном проектном институте № 6 (ГСПИ-6) – одном из многих полузакрытых, так называемых «режимных», учреждений, то есть, «почтовых ящиков», работавших на войну. Он был в своей области незаурядным специалистом, вел проектные работы по важным объектам оборонной индустрии. Однажды его, кажется, даже пригласили на какое-то совещание у знаменитого наркома тяжелой промышленности С.Орджоникидзе.
У отца была благородная, этакая импозантная внешность: стройная осанка, гордо посаженная голова с заемом длиных седых волос и большим породистым носом с горбинкой. Он всегда носил чистые белые сорочки, красивые галстуки и строгие темные двубортные костюмы английского покроя. Говорил он медленно, степенно, а главное, обладал ясным здравым умом, что привлекало к нему в институте самых разных людей, приходивших посоветоваться по служебным и даже личным делам.
Рис. 14. Молодожены, Сочи, 1930 год.
После заключения пресловутого пакта Молотова-Рибентропа папа оказался всключенным в группу советских специалистов, участвовавших в переоборудовании сталелитейных заводов Круппа, выпускавших вооружение. Как я понимаю, он обладал некими важными знаниями в области различных специальных присадок-добавок, применявшихся при выплавке легированной стали для повышения прочности танковой брони, оружейных и орудийных стволов. Однажды с какого-то совещания, где были и немецкие инженеры, папа принес домой удивительный цанговый карандаш, на стволе которого плясали забавные крупповские человечки.
В самом начале войны отцу, как ценному работнику, дали «бронь», то есть, освобождение от мобилизации. Вместо фронта его послали на работу в Златоуст, где поначалу ковалось лишь холодное оружие (штыки для винтовок, сабли для ковалерии, кортики для морских офицероа). Позже там, кажется, стали производить и более важные для армии орудия войны. Потом до самой пенсии отец служил главным инженером проекта в московском Государственном институте редких металлов (ГИРЕДМЕТ).
Кроме основной работы, папа много вкалывал «налево», то-есть, делал «халтуру». Позже это греческое слово приобрело пренебрежительное значение, а в то время означало только подработку к основной часто крайне скудной инженерской зарплате. В кругу советской технической интеллигенции это было широко распространено.
Но, я думаю, для отца эти занятия были не только средством дополнительного заработка. Он любил свое дело, увлекался им, поэтому с удовольствием брал разные левые работы и сидел вечерами за письменным столом с логарифмической линейкой. А просто так отдыхать не очень-то и умел. Хотя любил музыку, знал некоторые оперные и опереточные арии, любил и умел неплохо танцевать, особенно вальс и фокстрот.
В конце «роковых» сороковых годов ни один «низкопоклонник перед Западом» не мог избежать заслуженного наказания. А посему как-то вечером, зайдя на кухню нашей коммунальной квартиры, я обнаружил на нашем столе рядом с керосинкой «Московскую правду» с жирными карандашными пометками. Я взял газету и увидел небольшую заметку с названием «Расточительные проектировщики». В ней говорилось: