Родовое проклятие
Шрифт:
– Сегодня ты проник в меня – в мое сознание. В этот раз он не звал меня по имени, а ты – окликнул. Я услышала, как ты меня зовешь, и на мгновение остановилась. Было такое ощущение, будто я стою на каком-то краю и меня тянут в разные стороны. А потом я очутилась на полу, под тобой, так что если бы не ты, даже не знаю, в какую сторону пошла бы сама.
– Зато я знаю, и не только оттого, что ты у меня сильная. А вот из-за чего. – Он нагнул голову, встретился с ней губами, легонько коснулся их. – Из-за того, что это больше, чем влечение.
Она затрепетала, в животе забились бабочки.
– Коннор…
– Это намного больше, – прошептал он и закрыл ей рот поцелуем.
Нежно, так мягко и нежно, что ее губы сами захотели отдаваться и отдаваться, уступали искушению и жаждали еще и еще, так что делалось больно. Если источник его силы действительно в сердце, то теперь он дал ему волю и позволил ей утонуть в океане незамутненной чувственности.
Ей следовало бы сказать нет – нет, это не для нее, так не должно быть! Но он уже вел ее вперед в эту сладостную негу, увлекая на мерцающий свет, в глубину сияния.
Его руки, легкие, как воздух, скользили по ней, но и это воздушное прикосновение вызывало в ней жар.
Тихо, тихо и проникновенно, он просил ее верить в то, во что она никогда не верила. Поверить в то, чего она боялась и что отрицала.
Поверить в любовь, в то, что она проста, что она могущественна. И что она неизменна.
Эта любовь не для нее. Не для нее, думала Мира, но продолжала плыть на ее шелковистых облаках.
На мгновение, на одну ночь она отдалась такой любви. Отдалась ему.
И он брал, но очень нежно, и давал взамен еще больше.
Подлинная правда любви открылась ему в тот момент, когда Мира оказалась на границе между тьмой, где властвовал Кэвон, и светом, исходившим с его стороны. Коннор понял, что она, эта любовь, бывает сопряжена со страхом и опасностью. Он понял, что может блуждать в ее лабиринтах, и был согласен продираться сквозь ее тернии, идти на ее свет и жить жизнью, полной восторгов и разочарований, безмятежного счастья и внезапных ухабов.
С ней.
Всю жизнь они были друзьями, но эта дружба никак не подготовила его к нынешней перемене, к этому стремительному переходу от братской любви к тому, что он чувствовал к Мире теперь.
Единственная. Только она. И это то, о чем он всегда мечтал.
Он не просил ответных слов – со временем они придут сами. Сейчас ему было достаточно того, что она вся в его власти. Эти прерывистые вздохи, этот трепет, глухие, неровные удары ее сердца.
Мира приподнялась. И устремилась по волнам такого беспредельного счастья, что, казалось, волны эти залили все ее тело чистым белым сиянием.
А потом он заполнил ее всю и продолжал давать и давать, пока ее взор не затуманили слезы. На вершине блаженства, стараясь удержаться подольше на этом ярком, ослепительном краю, она мысленно услышала его голос. И снова. И снова.
И голос этот говорил: это нечто большее, это любовь.
– Почему всегда бывает так неловко?
– Что? – Мира непонимающе уставилась на него, потом огляделась. – Мы где? В доме Сорки? Мы спим?
– Это больше, чем сон. А любовь – это больше, чем ложное представление о ней, которое ты пытаешься себе внушить.
– Это дом Сорки, но он стоит под лианами, которые растут вокруг него. И сейчас не время рассуждать о любви и о всяких ложных представлениях. Это он нас сюда притащил?
Она обнажила меч, благодарная, что во сне, который был как бы и не сон вовсе, оружие оказалось при ней.
– Любовь – это источник света.
– Источник света – это луна, и где бы мы ни находились, надо радоваться, что сегодня полнолуние. – Она развернулась, вглядываясь в тени. – Он рядом? Ты его чувствуешь?
– Если ты никак не можешь поверить, что любишь меня, то хотя бы поверь, что я тебя люблю. Я ведь тебе в жизни не лгал, в важных вещах уж точно!
– Коннор! – Она зачехлила меч, но оставила руку на его рукояти. – Ты что, растерял способность чувствовать?
– Наоборот, она у меня обострилась. – Он улыбнулся. – Это ты потеряла способность чувствовать, потому что у тебя не хватает духу взглянуть правде в глаза.
– Меч у меня, так что следи за тем, что говоришь!
Прежде чем она его оттолкнула, Коннор успел наградить ее поцелуем.
– Ну какая же ты слабая? У тебя сердце сильнее, чем ты думаешь, и оно станет моим.
– Я не намерена стоять здесь, в этом месте, и разглагольствовать о всякой ерунде. Я возвращаюсь.
– Не туда. – Она отвернулась, но Коннор взял ее за локоть.
– Я отлично знаю дорогу.
– Нам не туда! – повторил он. – И еще не время, потому что к нам как раз гость.
Ее пальцы сжали эфес меча.
– Кэвон?
Коннор удержал ее руку, не дав выхватить клинок, и достал из кармана белый камешек. Он светился у него на ладони, как маленькая луна.
– Нет, к нам идет Эймон.
Мира смотрела, как он выехал на поляну, уже не мальчик, а взрослый мужчина. Еще совсем юный, но уже рослый и стройный. И так похож на Коннора, что у нее екнуло сердце.
Волосы у него были длиннее и сзади заплетены в косу. Он невозмутимо появился верхом на норовистом с виду гнедом коне, готовом, казалось, проскакать пол-округа, не сбавляя темпа.
– Добрый вечер тебе, братишка, – окликнул Эймона Коннор.
– И тебе того же, и твоей даме. – Эймон ловко соскочил на землю. Стреноживать коня он не стал, а просто закинул поводья ему на спину. По тому, как, подобно статуе в лунном свете, неподвижно стоял конь, было видно, что он и шагу не сделает от хозяина.