Роевник дедушки Ераса
Шрифт:
— Ты, поди, — встряла бабушка Арина, опять взбираясь на крыльцо, — пасеку перевозишь куда, что ли?
— Ну! — сказал Володька. — Да не свою — чужую! Подсудобили!.. Дед-то Власка довел своих пчел, пораспустил рои да и бросил пасеку-то, мотанулся в город, к сыну, а мы отдувайся! Вчера на правлении дали разнарядку: каждому пасечнику перевезти из Разливанки по двенадцать ульев и слить со своими. А на кой они, к примеру, мне, Власкины пчелы: запущенные, того и гляди добрых пчел пережрут...
— А в Разливанке, — сгоняя слепней с лошадиной морды, спросила бабушка Наталья, — значит, не будет пасеки?
— А то будет!..
— Во как...
— Разливанка? — встрепенулся отец. — Это, мама, где наш покос был? М-м-м... Места-то какие!..
— Там теперь лес рубять, — сдержанно заметила с крыльца бабушка Арина. — Сказывають, понагнали машин...
— Полно! — подтвердил Володька. — Мы вот возим, — кивнул он себе за спину, и мы только теперь заметили волокуши из гибких елочек, привязанных комлями к седлу; между елочками, как в люльке, были увязаны два улья, — а кто-то один сидит на пасеке, караулит. По очереди. А то вчера приезжаем— глядь: на подвале замок сорван, и некоторых рамок с вощинкой как не бывало: видно, ночью шуровали, позарились на вощинку — думали, мед...
— Мед к заднице льнет... — сказала бабушка Арина, глядя в сторону разливанских гор. Им с бабушкой Натальей особенно больно было всякое надругательство человека над природой. А в Разливанке сейчас валили вековые кедры — мачта к мачте, и попутно с этим нужным делом губились ягодные участки, полосовались тракторными колеями вдоль и поперек цветочные луга.
— Дак я поехал, — сказал Володька, — а то мне еще один рейс делать... А я счас Леньку Куприхиного с пилой «Дружба» к вам подошлю, дядь Вась, он в полчаса этот кряж развалит... В гости-то ко мне придете? — спросил он вдруг неуверенно, глядя в основном на меня. Что-то в его взгляде изменилось. — Пришли бы! Я управлюсь с перевозкой к вечеру-то... Порыбачим, харюсков половим...
— А есть? — опять встрепенулся отец. — Твоя пасека-то где, Володя?
— Да все там же, на Мяконьком!
— Это где раньше дядя Ерас сидел?.. — припоминая первого колхозного пасечника, отца двоюродной сестры Фроси и, стало быть, родного деда Володьки, мучительно и счастливо (он помнит еще все это!) хмурил брови отец. Он и сказал-то «Ерас», а не «Герасим», — сказал так, как звали пасечника в деревне.
Тут и я вспомнил: «Эва! Забыл дедушку Ераса!.. Так вон в кого Володька!..»
— Там, там, дядь Вась, где ж еще-то... — сказал Володька и совсем стал пасмурным. — Только уж после дедушки Ераса-то перебывало на пасеке... Дак придете?
— Придем, придем! — заверил я. — К вечеру, к самому клеву, и будем!
Вовка улыбнулся и поехал было, но бабушка Наталья, заметно недовольная каким-то непонятным нам поворотом дела, не утерпела, чтобы хоть слабо да не возразить:
— Ты бы, Вовонька, не связывался с Ленькой-то Куприхиным, на кой он те сдался! Опять беду наживешь...
Вовка провел ладонью по коротким своим волосам.
— Не, баушка, ничего такого больше не будет, не опасайтесь за меня... Мы счас с Ленькой даже вроде друзей; так его в жисть не упросишь прийти со своей пилой, а я только моргну — сразу явится, как тут и был! Я вот его еще в кумовья возьму!..
Бабушка Наталья недоверчиво покачала головой, а бабушка Арина, опять слезая с крыльца, поспешно сказала:
— Ну так-то и ладно, так-то бы и пускай... Ты, старуха, не вмешивайся. Ихнее дело молодое: седни подерутся, завтра помирятся... — Чувствовалось, что бабушку Арину, наоборот, беспокоил в первую очередь нераспиленный кряж, и ей было все равно, кто будет пильщик.
Вовка опять улыбнулся, глядя куда-то перед собой, и тронул поводья. Лошадь плавно, с тонким шуршанием потащила за собой мягко покачивающиеся с ульями жердины.
Вскоре явился Ленька Куприхин — долговязый, угрюмый парень. Нескладно как-то поздоровавшись с нами, он завел моторчик и начал с оглушительным вжиканьем отхватывать чурку за чуркой с тонкого конца кряжа. Отец покуривал и весело подмаргивал нам с Люсей, а обе бабушки, сразу уверовав в Ленькину чудо-пилу, успокоенно уселись на крылечке.
На пятой или шестой чурке отец сменил Леньку, дав ему закурить, а я взялся за топор. Смолистые чурки кололись со звоном, с единого маха. Ленька поглядывал на меня исподтишка. А я вдруг ни с того ни с сего разошелся — поленья разлетались во все стороны. Дело было, конечно, не в Леньке. Ну, Ленька и Ленька. Никогда он мне другом-недругом не был. Верно, вспомнил я, что в давние военные годы Ленька обыгрывал всю улицу в бабки, ну и что с того?.. Растревожил меня чем-то, как я понимал, мой троюродный брат Володька, — все в нем, внезапно встреченном, воскресшем для меня из небытия, было до того ново, пронзительно, что я рядом с ним почувствовал себя неловко.
Ленька, попыхивая колечками, сказал, не обращаясь ни к кому конкретно:
— Вовка-то че ж не распилил?.. Тоже мне, сродственничек, называется...
Отец за шумной работой мог и не расслышать, бабушки вежливо промолчали, а Люся была здесь человек почти посторонний, так что отвечать надо было мне.
Я маханул топором со всего плеча, хотел по краю — промахнулся, и топор безнадежно увяз в податливо смоляной сердцевине чурки.
— Он же на работе, Вовка-то, — сказал я, — до дров ли тут! У него, небось, еще и свои не пилены!
— Знамо, на работе... — вяло ухмыльнувшись, согласился Ленька. — Всему селу известно, какой он работничек...
— А что? — простодушно поинтересовался отец, выключая на время перегревшийся моторчик пилы и закуривая. В пришедшей так внезапно тишине Ленькин сипловатый голос прозвучал, казалось, на всю деревню:
— Да вообще-то ничего... Только вот слухи ходят... Дескать, чего бы ради тетки Проськиному Вовке менять баранку на роевник с дымарем? Спроста, от интереса к пчелкам, может? Да не-ет, говорят... Он медок-то выгонит да пару бидонов — колхозу, а пару — себе! А ты, мол, пойди и проверь попробуй...
Бабушка Наталья, словно вдруг что-то вспомнив, поднялась и поспешно ушла в дом, а бабушка Арина, цыкнув на тявкнувшего было пса, обратилась вся в слух.
— Это Вовка-то вор? — немало опешив от такого поворота, подавленно спросил я.
— Ну, Леня, ты даешь! Чего ты напустился на него, в самом-то деле, — миролюбиво улыбаясь, встрял отец, опять протягивая Леньке пачку сигарет. — Владимир — парень хороший, таких бы побольше, да и в породе у него никогда не было мазуриков.
— В породе-то — знамо... Как говорится, вся порода инохода и сам дедушка рысак!.. — обезоруживающе улыбался Ленька и глядел в пространство. — Я ж и сам не верю, Вовка ж мне как-никак друг, хотя промеж нас и были недоразумения на почве, так сказать, женщины... Но вот как тогда такой факт объяснить: на днях к Володьке с обыском нагрянули, все вверх дном на пасеке перевернули — зерно якобы искали, колхозное, с комбайнов...