Рокко
Шрифт:
Она была неправа. Наконец-то, пришло время двигаться дальше к той жизни, которую она так усердно строила в Вегасе, и закрыть дверь в прошлое, которое началось, когда ей было десять лет.
* * *
— Грация. Иди сюда, tesoro (*сокровище, итал., прим. перев.). Познакомься с Рокко Де Лукки. Он будет возить тебя и Томассо в школу и обратно, пока мы что-нибудь не придумаем.
— Мама возила нас в школу. Почему ты не можешь отвезти нас? — Её матери не было всего две недели, а боль не проходила.
— Мне
— Тогда я пойду пешком, — крикнула она. — Мне десять лет. Я знаю, как добраться до школы.
— Том слишком мал, чтобы гулять с тобой. — Его голос повысился до сердитого тона. — Мы уже обсуждали это. Вниз. Сейчас же.
Она знала, что лучше не перечить папе, когда его доводили до крика, а он очень злился с тех пор, как умерла мама.
Плотно сжав губы, она затопала вниз по лестнице, резко остановившись, когда увидела водителя в коридоре. На самом деле ей не нравились мальчики. Они капризничали в классе и разыгрывали глупые шутки на переменах. Но Рокко был другим. Не мальчик, но и не совсем мужчина. Красивый. Она не знала, что мальчики могут быть красивыми, но другого слова, чтобы описать его, не было. Его глаза были карими, как карамель, из которой мама делала сладкие яблоки на Хэллоуин, с золотыми крапинками, а кожа загорелая и отливала бронзой в лучах утреннего солнца. Он был высоким, и мышцы его рук напряглись, когда он наклонился и протянул ей ладонь.
А потом он прикоснулся к ней.
Электричество пробежало по её руке, и что-то щёлкнуло в сердце.
— Buongiorno, signorina (*доброе утро, мисс, итал., прим. перев.). — Его губы были мягкими на тыльной стороне запястья, когда он поцеловал её кожу, и её лицо вспыхнуло, хотя она и не знала почему.
Папа рассмеялся, разрушая чары.
— Я вижу, ты можешь очаровывать маленьких девочек так же хорошо, как и больших.
Рокко отпустил её руку, как будто сделал что-то не так, и резко встал.
— Со мной она будет в безопасности, мистер Мантини.
— Я знаю, что так и будет. — Папа похлопал её по спине. — И теперь я думаю, что Грация не будет так сильно возражать против поездки в школу.
— Меня зовут Грейс. — По какой-то причине было важно, чтобы Рокко называл её Грейс, а не полным, формальным, скучным итальянским именем.
— Для меня большая честь быть вашим водителем, passerotta (*пташка, итал., прим. перев.).
Уголки её губ дрогнули. Хотя он не назвал её по имени, его ласковое обращение признало, что она не была маленьким ребёнком, как Том, а вместо этого «училась летать»
Папа пошёл за Томом, а она последовала за Рокко к его машине. Блестящей и красной, удлинённой и округлой спереди.
— Кстати, сколько тебе лет? — спросила она. — Тебе вообще разрешено водить машину?
— Двадцать.
— Ты не выглядишь на двадцать. — Она изучала его, поджав губы, как будто глубоко задумавшись.
— Ты не выглядишь на десять.
— Как получилось, что ты будешь возить?
— Это моя работа. — Его улыбка исчезла, когда он открыл переднюю пассажирскую дверь и пригласил её внутрь.
Прежде чем она успела спросить, что случилось, появился папа с Томом, и через несколько минут они были в дороге.
— У тебя есть какая-нибудь музыка? — спросила она, чувствуя себя неловко из-за тишины. Том сидел на заднем сиденье, полностью погруженный в видеоигру.
— Я не знаю ни одной детской станции, но ты можешь попытаться найти то, что тебе нравится.
— Я не слушаю детскую музыку. — Она вытащила свой MP3-плеер и подняла его, чтобы он увидел. — Мне нравятся старички. Фрэнк Синатра мой любимый.
— Ты слушаешь Фрэнка Синатру? — Его руки дёрнулись на руле, заставляя машину вильнуть.
— Да, — пожала она плечами. — Меня это тоже не смущает. Его песни классные.
Он громко рассмеялся, и этот звук заставил её улыбнуться. Она хотела снова услышать его смех, увидеть, как в уголках его глаз появляются морщинки, а морщины на лбу разглаживаются от его улыбки.
— Тебе нравится Синатра?
— Может быть, немного.
— Моя мама любила его песни. — Её нижняя губа задрожала, смерть матери все ещё была свежей раной в её сердце. — Вот откуда я их всех знаю. Когда я слушаю их, я думаю о ней.
Она отвернулась к окну, чтобы он не видел её слез.
— Lamento la muerte de tu madre (*я сожалею о смерти твоей мамы, итал., прим. перев). — Он потянулся и сжал её руку. Его прикосновение облегчило боль в сердце, и она повернулась, чтобы изучить его лицо.
— Я тоже потерял свою мать. Вообще-то, обоих родителей. Когда мне было шесть. — Его слова прозвучали неестественно, как будто ему приходилось выдавливать каждое из них. — У меня не так много воспоминаний о них, но я помню, как моя мать пела в церкви. У неё был прекрасный голос. Тебе нравится петь, Грейси?
— Я люблю петь. — Её нижняя губа задрожала. — Раньше я пела со своей мамой.
— Давай посмотрим, сможем ли мы найти что-нибудь для тебя, чтобы спеть. — Он включил радио на её любимую станцию, и из динамиков зазвучали первые такты песни Фрэнка Синатры «Strangers in the Night».
— Это моя любимая песня Синатры, — сказала Грейс, смаргивая слезы.
— Моя тоже.
Как у них могло быть так много общего? Он назвал её Грейси. Совсем как мама. Ему нравилась её музыка, и он хотел услышать, как она поёт. Его любимая песня была любимой песней Грейс, и он тоже потерял свою мать.
Всего этого было слишком много. Она не плакала с того дня, как умерла мама, но этот мужчина, с его красивым лицом и прекрасным голосом, его добрыми словами и нежностью, затронул саму суть того, кем она была. Он увидел девочку, которая скучала по своей маме, и благодаря их общей страсти и опыту он увидел нечто большее.
Она чувствовала себя с ним в безопасности — в достаточной безопасности, чтобы довериться.
— Я не могу сегодня петь, — прошептала она. А потом она прислонилась к его большой сильной руке и заплакала.