Роковая любовь немецкой принцессы
Шрифт:
Боже мой… у императрицы Екатерины скоро будет внук!
Скандал в августейшем семействе не разразился.
Екатерина мгновенно стала с невесткой если и не по-прежнему ласкова, то хотя бы очень осторожна. «Мне безразлично, чей это ребенок! – думала она с привычным здоровым цинизмом истинного государственного деятеля. – От души надеюсь, что Разумовского. Пусть Наташка только родит – и больше никогда не увидит дитятю. Я воспитаю его сама, по образу своему и подобию. Я сделаю из него истинного государя для России. Назначу наследником в обход чухонца!»
Уже тогда бродили в ее голове мысли, которые потом, через много лет, до смерти пугали Павла и заставляли его ненавидеть своего старшего сына Александра…
Поначалу Вильгельмина переносила беременность хорошо, и даже общее состояние ее здоровья улучшилось. Обо всех прежних хворях, к общему удовольствию, забыли. С ней носились, как с драгоценной шкатулкой. Великие князья переселились в Зимний дворец – в самые лучшие покои. Екатерина, до которой дошли слухи о несусветных долгах великой княгини, не обмолвилась о них и словом. Три миллиона… ладно, черт с ними, с этими тремя миллионами рублей, только бы Наташка не расстроилась да не выкинула. Только бы родилось дитя…
Однако вот уже миновали все сроки, а долгожданное событие никак не происходило.
Врачи встревожились. Екатерина проводила дни и ночи у постели невестки. Сейчас было забыто все, кроме ее здоровья и жизни… кроме здоровья и жизни ребенка!
Консилиум провели придворные врачи в присутствии графини Румянцевой. После осмотра великой княгини они пришли к неутешительному выводу:
– Зачат очень крупный мальчик…. Положение роженицы ухудшается с каждым часом, боли будут усиливаться. Нужна срочная операция, чтобы хоть по кускам ребенка срочно извлечь из утробы ради спасения Натальи Алексеевны. К нашему сожалению, ваше величество, без кесарева сечения смертельный исход для великой княгини неминуем…
– Я вас умоляю не спешить с ножом, посоветуйтесь с Роджерсоном, – попросила Екатерина.
Лейб-медик Роджерсон, осмотревший Вильгельмину, доказывал императрице:
– Строение таза у великой княгини таково, что сама Наталья Алексеевна родить не сможет. Страданиям несчастной женщины не будет конца. Необходимо срочно делать кесарево сечение, иначе мы потеряем и мать, и ребенка!
Уставшая от бессонных ночей у постели Натальи, Екатерина безразлично ответила врачам:
– Чтобы сделать операцию ее высочеству, нужно решение Сената…
Обезумевший от горя Павел, стоя на коленях, плакал и умолял Роджерсона:
– Три дня будет собираться весь Сенат. Пока Сенат решит, операция опоздает, ребенок умрет и начнет разлагаться в утробе матери. Умоляю вас, Роджерсон, делайте операцию, не дожидаясь решения Сената…
Лейб-медик, сочувствуя горю цесаревича, откровенно ответил:
– Кости таза Натальи Алексеевны так и не раздвинулись. Ваше высочество, к сожалению, мы упустили время, и операция опоздала. Сейчас единственным лекарством для вашей жены остается только опий, снимающий нестерпимые боли. Готовьтесь к смертельному исходу.
Цесаревич бился головой о кровать своей несчастной жены.
«Дело наше весьма плохо идет, – торопливо отписала Екатерина своему статс-секретарю Козмину. – Какою дорогой пошел дитя, чаю, и мать пойдет. Сие до времени у себя держи. Можно вообразить, что она должна была выстрадать, и мы с нею. У меня сердце истерзалось; я не имела ни минуты отдыха в эти пять дней и не покидала великой княгини ни днем, ни ночью до самой кончины. Она говорила мне: «Вы отличная сиделка». Вообрази мое положение: надо одного утешать, другую ободрять. Я изнемогла и телом, и душой…»
В ту же минуту, когда Екатерина узнала о смерти так и не родившегося внука, жизнь «Наташки» совершенно перестала ее интересовать. Поскорей бы померла, сама не мучилась бы и других не мучила.
Спальня, в которой находилась великая княгиня, наполнилась непередаваемым зловонием и смертью. Измученная невыносимыми болями, несчастная женщина глухим голосом, доносящимся словно из подземелья, спокойно простилась с нелюбимым мужем и с мечтами о царской короне:
– Умоляю вас, супруг мой, простите меня за все и забудьте поскорее…
Вильгельмина знала, что умрет, но так намучилась, что ожидала смерти почти с нетерпением. И до последнего дня через беззаветно преданную ей фрейлину Фифи Алымову она продолжала посылать своему любимому графу Андрею нежные записки и цветы. Страсть поглощала ее всю и значила для нее куда больше, чем какая-то там смерть.
Разумеется, ей и в голову не могло прийти, что Екатерина знала о каждой такой записке и даже получала их копии, аккуратно списанные бисерным почерком Алымушки.
Иногда Екатерине становилась отвратительна такая преданность, иногда хотелось расстаться с Алымушкой немедленно… но Вильгельмина еще была жива, значит, Алымушка еще могла быть полезной.
В один из дней великая княгиня, собрав все свои силы, попросила:
– Умоляю, ваше величество, позвать моего духовного отца Платона…
Императрица приказала позвать придворного священника. Он долго находился в комнате умирающей, успокаивал и исповедовал несчастную. Екатерина, нетерпеливо ожидающая священника у двери, сразу же спросила:
– В чем секретном призналась моя невестка?
Ответ духовника великой княгини, избегающего смотреть в глаза императрицы, взбесил ее:
– Я не имею права рассказывать о тайне предсмертной исповеди, ваше императорское величество… Одно скажу: кончина – вопрос не дней, а часов.
Когда ее соборовали и причастили, Вильгельмина велела позвать к себе Разумовского – проститься – и долго смотрела на него с отрешенной нежностью.
Граф Андрей стискивал кулаки, чтобы удержать себя и не броситься на колени перед смертным одром. Нельзя. Если он не берег чести Натальи при жизни, то должен был охранять ее перед лицом смерти. Это был способен понять даже «шалунишка Андре».
Наталья увидела, что взор графа Андрея заволокло слезами, – и счастливо улыбнулась…
На мужа она едва повела глазами. И наконец закрыла их – словно бы с облегчением, что больше не увидит эту нелепую, ненавистную физиономию.