Роковая любовь немецкой принцессы
Шрифт:
– Как-то вы бледны, дочь моя, – недовольно сказала Екатерина. – Какой-то у вас болезненный вид. Уж не чахотка ли? А впрочем, как не быть болезненною? Сколь я наслышана о вашем образе жизни, у вас везде крайности; если идете гулять пешком – так в двадцать верст; если танцуете – так двадцать контрдансов, столько же менуэтов, не считая аллеманд; дабы избегнуть тепла в комнатах – у вас их не отапливают вовсе; если другие натирают свое лицо льдом, у вас все тело делается сразу лицом; одним словом, золотая середина далека от вас. Боясь злых, вы не доверяете никому на свете, не слушаете ни добрых, ни дурных советов; словом сказать, до сих пор у вас нет ни в чем ни приятности,
Вильгельмина опустила глаза, скрывая ненависть, которая вспыхнула в ней в ответ на эту отповедь. Прасковья Брюс смотрела пристально и качала головой.
Юная девушка в пышном белом платье – признак выпускного класса – подбежала в это мгновение к императрице и нырнула в глубоком реверансе:
– Ваше величество, ваше высочество… – ее темные глаза со странным выражением обратились к Вильгельмине, потом вильнули к императрице – в них мелькнул страх.
– Алымушка, – сухо проговорила Екатерина, – я рада видеть тебя.
Но весь вид, голос и взгляд ее совершенно противоречили этим словам.
Девушка мигом увяла, как цветок под ледяным дуновением, и пролепетала:
– Вас просят в зал, концерт начинается.
Она еще раз присела в реверансе… Вильгельмине показалось, что глаза ее полны слез, губы дрожат.
– Что такое Алымушка? – спросила она, наклоняясь к девушке. – Я никогда не слышала такого имени.
– Это не имя, ваше высочество, – пролепетала девушка, не поднимая глаз. – Мое имя Глафира, Алымова – это фамилия. Меня чаще всего называют Алымушкой… если вам будет угодно…
– Нет, я сломаю язык на этом прозвище, – засмеялась Вильгельмина. – Вас зовут Глафира? О Боже, какие варварские имена у русских! Вы не возвражаете, если я буду звать вас Фифи? По-моему, это очень мило, очень нежно.
– Как вам будет угодно, ваше высочество! – Девушка склонилась в еще более глубоком реверансе, и Вильгельмине показалось, что губы ее дрогнули в улыбке.
Разумеется, она была довольна!
Разумеется, Алымушка с трудом сдерживала смех! Фифи, о Боже…
Императрица поймала взгляд девушки и заговорщически улыбнулась.
Кажется, все идет так, как нужно…
Алымушка с облегчением перевела дух. Вот уже несколько дней она места себе не находила от беспокойства. Судьба ее повернулась так внезапно… Она с ума сходила, она не знала, что делать, как вернуть себе благосклонность императрицы, как поймать внимание великой княгини, как оказаться ближе к графу Андрею. Часто бывало, что она убегала тайком из Смольного – однажды удалось украсть у привратника ключик от маленькой двери под лестницей – и блуждала, как безумная, вокруг Мраморного дворца, если неподалеку стояла карета графа Андрея, или около его дома, или около Зимнего, если он вместе с великими князьями бывал у императрицы… И вот однажды… однажды она притаилась около кареты их высочеств и услышала разговор. Это был самый странный разговор на свете, самый странный! Неизвестная женщина говорила с Гансом Шнитке, конюшим его высочества и доверенным слугой великой княгини. Но эта женщина почему-то называла Шнитке другим именем – Лормуа – и обвиняла его в убийстве, совершенном двадцать лет назад во Франции. И уверяла, что откроет его преступление всем, прежде всего великой княгине, если… если Лормуа не расскажет ей то, о чем она хотела знать. А знать она хотела, какие отношения связывают великую княгиню и графа Разумовского!
Услышав имя графа Андрея, Алымушка вся обратилась в слух. Но чем больше
Чуть живая от ревности, от жажды мести, она не успела вовремя убежать, и Ганс Шнитке, нет, Лормуа чуть не придушил ее, поймав в кустах и приняв за ту, которая угрожала ему. Кое-как Алымушка сбежала…
Она не знала, что делать с тайной, которая терзала ее. Так, значит, граф Андрей – любовник этой немки! Так, значит, Алымушка никогда, никогда не была ему нужна! Он обманул ее!
Любовь исчезла из ее сердца, словно ее там никогда и не было. Осталась только жажда мести.
Теперь нужно было обо всем рассказать императрице. Но как подобраться к ней, если она избегает Алымушки? Пришлось открыться Бецкому… Пораженный, оскорбленный, он немедленно поехал во дворец. Спустя час карета вернулась – уже за Алымушкой. И она, плача от жалости к себе, повторила все, что слышала, императрице.
Та долго смотрела перед собой неподвижным взором, потом с горькой усмешкой сказала:
– Я все угадала. Я все угадала, но не верила себе. И даже когда услышала это от Румянцевой, не вполне верила. Теперь же… Спасибо, милая девочка, спасибо… Моя невестка – распутница. И заговорщица вдобавок! Теперь мы должны навести порядок в этом осином гнезде.
Алымушка с трудом вспомнила, что да, что-то говорилось и о планах возвести на престол Павла. Заговор против императрицы! А она-то думала лишь о заговоре против себя, против своей любви!
В ту же ночь они с императрицей решили, что Алымушка должна найти способ обратить на себя внимание великой княгини и втереться к ней в доверие. Легче всего это можно было сделать на концерте в Смольном, ведь великая княгиня обожала игру на арфе.
В этот вечер Алымушка превзошла себя! Арфа пела так, что дамы в зале то и дело растроганно всхлипывали. Алымушка вся дрожала, когда аплодисменты раздались вокруг. Ах, если бы граф Разумовский слышал это! Но его не было в зале. И слава Богу, не то Алымушка, быть может, не решилась бы предать его.
После концерта великая княгиня осыпала ее комплиментами. Императрица, как они и намечали, держалась холодно… и с презрительным пожатием плеч дала все-таки свое согласие на то, чтобы Глафира Алымова, окончив курс, перешла служить в штат великой княгини.
Когда граф Андрей и Павел услышали об этом, они только ошарашенно переглянулись. Сделать ничего было нельзя. Не могли же они объяснить Вильгельмине, почему в один голос возражают против Алымушки! Ведь беременных женщин нельзя волновать!
Екатерина написала Павлу и попросила навестить ее. Она тщательно продумала эту встречу. И дважды подчеркнула в письме, что хочет поговорить с ним наедине.
Великий князь явился, не скрывая раздражения. При этом видно было, что один на один с матерью он чувствует себя страшно неуверенно. Трудно было представить, что всего лишь несколько дней назад он смело бросился в Зимний дворец и швырнул перед матерью «Рассуждение о государстве вообще». За это он получил такую выволочку от жены и Разумовского, словно был не цесаревичем, а нерадивым семинаристом. Оказывается, Разумовский предполагал предъявить трактат – конечно, после серьезной доработки – в Сенат. А Павел выдал эти замыслы императрице, он поступил, как предатель! Теперь враг предупрежден, а заговорщиков ждут карательные меры… Пусть Павел будет осторожней при встрече с матерью, пели они ему в оба уха. Откажитесь от обеда, который будет вам предложен. Ваш отец закололся вилкой – смотрите, чтобы с вами не произошло чего-нибудь подобного!