Роковая любовь немецкой принцессы
Шрифт:
– Что за бред! – в сердцах прервала его Екатерина. – Можно подумать, что войну с Турцией я начала только ради своей славы. Трактат, написанный вами, лишний раз доказывает, что вы не обладаете многими качествами будущего императора. Сегодняшняя война с Турцией есть продолжение политики, начатой еще во времена Петра I. России не бывать без Черного моря, как не бывать без моря Балтийского! Похоже, если вы, сын мой, взойдете на престол, то мой государственный проект будет уничтожен в первые же дни вашего правления.
– Даже не сомневайтесь, ваше величество! – выпалил Павел – и осекся, испугавшись собственной смелости.
– Вы приехали сказать мне об этом? – холодно произнесла императрица. – Вы так спешили,
– Ну, я… я и о домашних делах хотел поговорить, – спохватился Павел, торопливо подтягивая чулки и заправляя их за тугие манжетки штанов. – Нам с Натали надобно увеличить денежное содержание. Мне амазонку новую жене купить не на что.
– И ради этого вы задумали провести революционные реформы в России? – уничтожающе поглядела на него Екатерина и расхохоталась. – Подите прочь, сударь, и не появляйтесь здесь до тех пор, пока я вас не позову. А Натали пусть достанет из сундуков старую амазонку. Ее не далее как в прошлом году покупали, я отлично помню, как она хвасталась, что этот синий цвет божественно идет к цвету ее глаз. Если в минувшем году шел, значит, пойдет и в этом. Кажется, Натали уже в долгах как в шелках, куда ей новые наряды покупать, мне уже перед Загряжской стыдно, об этом весь Петербург говорит, об этих займах!
Павел был оскорблен до слез и вышел, понурив голову. Черт… ну почему так быстро кончаются деньги? Тот заем, который Разумовский получил у Ганнинга, он уже иссяк, а для переворота ничего не сделано! Англичане такие скупцы!
И трактат был осмеян… Ну как тут не проронить слезу?!
Он был бы изумлен, узнав, что после его ухода императрица тоже не сдержала слез. Ей было невыносимо обидно за то, что у нее, которая все делает для России и вящей славы ее, нет наследников, нет ни одного человека, на которого можно было бы надеяться в будущем. Павел… он уничтожит все, сам в этом только что признался во всеуслышание. И на его жену никакой надежды, и на Разумовского. Понятно же, что у Павлушки ума не хватило бы так складно и, прямо скажем, логично излагать свои, пусть бредовые, мысли. Наверняка кто-то надоумил, а кто больше, кроме графа Андрея? Ну, может быть, еще смертельно больной Никита Панин, старый враг Екатерины, руку свою трясущуюся приложил… Да, самые близкие люди императрицы русской – ее непримиримые враги!
Тем временем Павел, то высоко, гордо вздергивая голову, то понуро опуская ее, удалился к себе. Во дворце он немедля велел подавать обедать, но, когда сел за стол, вдруг заплакал:
– Мать так грубо разговаривала со мной! Она считает меня глупцом! Меня с детства покойная бабка Елизавета учила управлять государством и народом, у меня есть своя программа, которая приведет население России к благоденствию. Кому от всех этих войн польза? Фаворитам и престолу. Я считаю, что России надо вести не наступательную, а оборонительную политику. Зачем расширять границы России? Для чего нам большая армия? Прежде всего, надо стремиться к экономии. С этого дня по примеру Петра I я заведу маленькую собственную армию, которая станет образцом моей будущей армии. Но для расквартирования полка нужны земельные владения… Ах, опять все упирается в деньги…
– Я так поняла, что не видать мне новой амазонки, – сухо проговорила Вильгельмина.
Павел уныло кивнул.
– Ваше высочество, уверяю вас, что моя сестра охотно ссудит вам необходимую сумму, – сказал граф Андрей.
Поверх головы Павла они с Вильгельминой обменялись влюбленными взглядами.
На самом деле граф Андрей лукавил. Наталья Загряжская давно сказала ему, что даже во имя дружбы с великими князьями не позволит разорять своего супруга и ее. Если брату нужны
Граф Андрей в самом деле недавно ездил в Глухов и на днях вернулся с изрядным денежным запасом. Он оставил все средства у сестры и попросил ее по мере надобности снабжать ими великую княгиню, ни в чем ей не отказывая.
Наталья Кирилловна вытаращила глаза. Она знала, что отец редкостно прижимист, да и Павла ни во что не ставит. И вдруг такая щедрость, вернее, расточительство…
Она даже собиралась написать отцу и спросить, что вдруг случилось, почему столь резко переменились его взгляды, да так и не собралась. И очень жаль, потому что ответ был бы ею получен самый неожиданный. Граф Кирилл Григорьевич написал бы ей, что никаких денег сыну не давал, да тот за ними и не обращался, видимо, наперед зная, что отец все равно откажет.
Да, в самом деле, деньги граф Андрей получил не от старшего Разумовского, а из совершенно другого источника, вернее, из других источников. И счастье, что он хорошо умел скрывать свои чувства. Давно он не был так зол, как сейчас, когда узнал, что Павел показал императрице еще не доработанный трактат. «Рассуждение о государстве вообще», по замыслу Разумовского, должно было всколыхнуть Россию, во всяком случае – Сенат, а получился – семипудовый пшик.
– Ну, больше я этого терпеть не намерена! – Екатерина отерла слезы, отстранилась от плеча Потемкина, который пытался утешить плачущую подругу, и сердито стукнула кулачком по столу. – Что-то происходит там у них, а я понять не могу что. Нужно пристроить в малый двор кого-то из верных людей на службу. Какая жалость, что я Алымушке отказывала… была бы сейчас верная душа. Хотя нет, Алымушка еще слишком мала и глупа, она то проста избыточно, то столь же избыточно интриганствует. Про таких говорят: сама себя перехитрит. Здесь нужны люди, верные безоглядно. Такие, чтобы их ни перекупить нельзя было, ни уговорить на ту сторону переметнуться. И с чистыми руками, чтоб никаким шантажом их нельзя было взять. Поручу это Прасковье.
– Насчет перекупить можешь не беспокоиться, – весело улыбнулся Потемкин. – Как я понял, у великого князя в одном кармане вошь на аркане, в другом – блоха на цепи. Скорей можно попытаться перекупить кого-то из прислуги малого двора… или припугнуть.
– Ну, поживем – увидим, – кивнула императрица и, окрыленная этой чисто русской премудростью, отправилась в Сенат, однако никогда еще она не была меньше поглощена его делами. Разговор с сыном мало того что измучил ее нравственно – еще и насторожил. Павел изменился… Он всегда был странен, а теперь и вовсе напоминал сумасшедшего. Неужели он и впрямь повредился умом? Как говорят, головой ударился? У него сделался неподвижный взгляд, беспокойные движения… Он кого-то напоминает Екатерине, но кого?
Не вспомнить.
И вдруг память прояснилась. Ей приходилось видеть такое выражение лиц, такие отсутствующие взгляды у китайцев, которые порой появлялись при дворе. Они не тотчас отвечали на вопросы, но иногда поражали умом и оценкой событий. Как-то раз Екатерина спросила у англичанина-толмача, что с ними. Тот сказал, что они «кули ханки». В голосе его звучало не то сочувствие, не то презрение.
Оказалось, что кули – это рабы, а ханка – китайское название опиума. Курение опиума очень распространено в Китае. Есть несчастные, которые в курильнях проводят целые дни, всецело отдаваясь созерцанию блаженных картин, вызываемых дурманом, есть более разумные, те, кто лишь изредка балует себя этим неземным наслаждением. Однако и на них пагубная страсть накладывает свой отпечаток, который с годами становится все более явственным опытному взгляду, а на взгляд неопытный выглядит лишь как некая странность. Ее заметила Екатерина тогда – ее и отметила сейчас в поведении сына.