Роковая любовь немецкой принцессы
Шрифт:
Великий князь бросился в свой кабинет и вскоре выскочил оттуда с увесистой пачкой каких-то бумаг в руках.
– Эй, дайте мне карету! – крикнул он невесть кому, вылетая из комнат и словно забыв о существовании жены.
На счастье, рядом оказался Ганс, который поспешил исполнить приказание.
– Поль! – Вильгельмина выбежала на лестницу. – Куда же вы… время обеда… приедет граф Андрей!
– Пообедаете без меня! – раздалось снизу лестницы, а потом донеслось хлопанье кучерского кнута.
Вильгельмина пожала плечами и вернулась в столовую.
Прислушалась. Стучат колеса, свищет кнут кучера… А вот и Ганс вернулся с известием, что великий князь отбыл.
– Отбыл! – усмехнулась Вильгельмина. – Но ты же знаешь, у него, как говорят
– Слушаюсь, сударыня, – с непроницаемым выражением произнес Ганс. – А вот и его сиятельство.
– Куда это ринулся Поль в такой спешке? – спросил Разумовский, входя в комнату. Нисколько не стесняясь Ганса, он подошел к Минне и припал к ее губам.
Ганс опустил голову и вздохнул.
Эту девочку он любил, как родную дочь, а теперь предает ее каждый день. Все могло быть иначе, если бы он в свое время не…
А если посмотреть на это с другой стороны, Вильгельмина вообще не родилась бы на свет, если бы он в свое время не…
С некоторых пор он стал философом и уповал на то, что Господь все же ведает, что и зачем творит.
– Так что там с нашим дурачком? – прошептал граф Андрей так, чтобы слышала только Минна.
Впрочем, он напрасно остерегался – Ганс уже вышел и закрыл за собой дверь.
– Я не знаю, – пожала плечами Минна. – Кажется, он ринулся к императрице доказывать, что тех пятидесяти тысяч, которые она нам дает, нам мало.
– Разве это нуждается в доказательствах? – улыбнулся граф Андрей. – Но у Поля был такой вид… он потрясал какими-то бумагами – я видел его в окно кареты, окликнул, но он не обратил на меня никакого внимания. Что это за бумаги?
– Не знаю, – снова передернула плечами Минна. – А что тебя беспокоит?
– Мы в последнее время занимались с Полем неким проектом, собственно, хотели довести его до сведения Сената, однако предъявлять его императрице сейчас было бы бессмысленно и преждевременно.
– Ты имеешь в виду ваш трактат «Рассуждение о государстве вообще»? Ну не настолько же глуп Павел, чтобы предъявлять матери незаконченные материалы. И какое отношение «Рассуждение о государстве вообще» имеет к сумме денег, которая нам отпускается?
– Ну, быть может, Поль таким образом решил показать императрице, что он достоин бо льших денег, если сотворил столь значительный труд? Но если так, он еще глупее, чем кажется. Во-первых, трактат недоработан, во-вторых, он практически указывает на то, что императрицу необходимо отстранить от власти как можно скорей, а в-третьих, Поль в таком состоянии сейчас, что способен извратить всякую идею одним своим видом. Я взглянул на него только мельком, но ужаснулся. Эти вытаращенные глаза, эти искаженные черты, брызжущие слюни… Иногда мне стыдно перед своим народом за то, что я вынашиваю планы комплота и намерен дать им такого императора! Сумасшедший на троне – это еще страшней, чем распутница на троне. Думаю, он не просидит на престоле сколько-нибудь долго, ведь он вызывает к себе отвращение каждым произнесенным словом, каждым поступком! Наверняка вызреет встречный комплот!
– Да у нас и нет задачи возвести его на престол надолго, – равнодушно сказала Вильгельмина. – Он очень скоро канет в небытие. А на престоле останемся мы с тобой. И тогда не нужно будет прятаться, и вздрагивать при каждом шорохе, и спешить разомкнуть объятия…
– Ах, Боже мой, неужели возможно будет такое счастье! – пробормотал граф Андрей, увлекая ее к софе и стараясь не думать о том, что Павел сейчас, возможно, уже встретился с императрицей и снова выставил себя перед ней круглым идиотом и поставил под удар их планы.
Вдруг ему что-то помешало? Вдруг он одумается и не покажет ей трактат?!
Однако Разумовский надеялся напрасно…
Императрица готовилась ехать в Сенат, когда великий князь без доклада ворвался в ее кабинет и швырнул на стол толстый сверток бумаг.
В кабинете находился также и Потемкин, только
Екатерина взглянула на бумаги и поморщилась. Листы были исписаны рукою Павла. Почерк у него был несуразный, очень крупный и размашистый – настолько, что на одном листке in quarto [23] помещалось всего с десяток слов. Это всегда раздражало Екатерину и казалось ей признаком расточительства и неумения сосредоточиться. Впрочем, обе эти черты были сызмальства присущи чухонцу.
23
В четвертую часть (лат.). Соответствует современному формату А4.
– Что это? – спросила она недовольно. – «Рассуждение о государстве вообще». Экое претенциозное и бестолковое название!
– Почему бестолковое? – обиделся Павел.
– Потому что государств вообще не бывает, – снисходительно усмехнулась императрица. – Есть Россия, есть Франция, Англия… вон Американские штаты есть… А вообще стран, государств, так же как людей вообще, не бывает.
– Ничего, это только название такое! Я прибыл сказать вам, что вы неправильно управляете государством, которое называется Россия! – заявил Павел.
– Ну, это я уже слышала, – отмахнулась Екатерина. – Неправильно! Ишь ты! А дальше что?
– Дальше что? – Павел скорчил гневную гримасу, и императрица едва сдержала смех. – Да вы прочтите! Прочтите, не то поеду с вами в Сенат и произнесу это вслух.
– Это серьезный довод, – кивнула Екатерина. – Я прочту. Мы с Григорием Александровичем прочтем. Но не по какой другой причине, а лишь по той, что не хотим позволить наследнику русского престола выставить себя дураком перед Сенатом.
Павел задохнулся от возмущения.
Императрица протянула бумаги Потемкину, и тот начал читать вслух:
– «Господа сенаторы, я не согласен с внешней политикой России, так как страдания русского народа, разоренного многочисленными войнами, неимоверны. Музыка придворных балов и маскарадов, блеск бриллиантов и звон бокалов не могут заглушить мятежных воплей рабов, которые доносятся до столицы из дебрей Урала и степей Поволжья. Пылают дворянские усадьбы; бежат в панике регулярные войска, руководимые заслуженными генералами. В войске мятежных бунтовщиков тысячи казаков, крестьян и горожан, даже попы и офицеры присягают Пугачеву в надежде, что он отнимет власть у императрицы Екатерины II… Понадобилось послать Петра Панина и самого Суворова, чтобы они усмирили губернии, охваченные огнем восстания. Безрезультатно заканчивается еще один год войны с Турцией, а Потемкин с громадной армией в это же время занимается осадой второстепенных крепостей. Год назад Суворов с одной дивизией разгромил главные силы турок при Рымнике. Если бы князь воспользовался победой генерала и двинул все войска за Дунай к Балканам, война была бы давно закончена. Сейчас русские войска, стоящие под неприступной крепостью Измаил, страдают от холода, люди голодают, так как подвезти продовольствие по бездорожью невозможно. Жалованье войскам не выплачивалось уже восемь месяцев. В армии тысячи больных, и настроение у солдат и офицеров паническое. Недавно в Военную коллегию из ставки Потемкина прискакал гонец. Он привез неприятную весть: генералы, стоящие под Измаилом, решили снять осаду, так как взять крепость невозможно. Часть войск уже отступает на север, уходя на зимние квартиры. Господа, я призываю к мирной политике с соседними государствами. Рабство в такой просвещенной стране, как Россия, следует немедленно отменить, армию надо сократить ради экономии, оставив войска, необходимые только для защиты границ. Русской императрице нужна великолепная панорама империи-победительницы. Именно поэтому нужна война с Оттоманской Портой и Польшей. В то же время царица кокетничает с Европой, кичась своим либерализмом, переписывается с Гриммом, Вольтером и другими европейскими знаменитостями…»