Роковая любовь немецкой принцессы
Шрифт:
Последние слова он выделил голосом.
Павел замер с ложечкой во рту…
Шифрованное послание от министра внутренних дел Франции Шуазеля посланнику в России Шарлю Оливье де Сен-Жоржу, маркизу де Вераку.
Маркиз, мне кажется, вы порой переходите за рамки допустимого. Мало того, что вы, находясь в непосредственной близости от предмета наших государственных интересов, просите меня подыскать шпиона для засылки к этому предмету, так вы еще позволяете себе пенять мне на медлительность! После прихода вашего нервического послания первым моим побуждением было отозвать вас из России, однако я понимаю, что заменить вас в данное время просто некем. Вы отлично прижились в этой несусветной стране, обязанности свои выполняете вполне удовлетворительно, известны как умелый и ловкий дипломат, императрица ласкает вас и даже приглашает на приватные обеды, где вы можете черпать свои наблюдения из первых рук, ну а если у вас возникают известные затруднения, что же, «I na starouhou bivajet prorouha», как писали вы не столь давно. Кстати, расшифровка этой фразы вызвала затруднения, не стоит злоупотреблять местной экзотикой.
Впрочем, самой первой причиной, побудившей меня смирить раздражение и приложить все усилия для помощи вам, было то, что ваше чутье вас не обмануло. Нам и в самом деле посчастливилось найти слабое место в том непробиваемом панцире, которым окружила себя великая княгиня, бывшая принцесса Дармштадтская. Это очень близкий к ней человек, ему она обязана тем, что родилась на свет…
Предвижу ваше изумление, маркиз. Нет, это не ландграф Людвиг, как могло бы вам показаться! Этого человека зовут Ганс Шнитке, он однажды, рискуя жизнью, спас из кареты, повисшей над пропастью (дорогу размыло, а лошадей понесло), ландграфиню Генриетту-Каролину, которая была в ту пору беременна своей дочерью Вильгельминой. Ходили слухи, что в прошлом Ганса Шнитке не все чисто, что за его плечами какое-то преступление, совершенное во Франции. Мы проверили эти слухи и выяснили подробности, которые будут не только интересны, но и важны. Я не рискую доверять эти сведения бумаге, однако будьте готовы встретить чрезвычайного курьера из Парижа. Настоятельно прошу обращаться с этим человеком со всей мыслимой и немыслимой деликатностью, ибо от него во многом зависит, сумеем ли мы прибрать к рукам Ганса Шнитке, или этот, без сомнения, сильный и наглый негодяй из них выскользнет, не только не принеся нам пользы, но и страшно навредив нашим планам.
При курьере будет рекомендательное письмо от меня, иначе вы рискуете не принять его всерьез.
Желаю удачи, маркиз, да поможет вам Бог.
Неурядицы между императрицей и великой княгиней начались вроде бы с ерунды. Накануне бала, который собирались дать в честь казни Пугачева и избавления от этого монстра, который вселял страх в столь многие души, в том числе и в душу императрицы, Екатерина пригласила сына и невестку на семейный обед. Это был «малый обед», за столом собралось не более десяти человек, каждый из которых получил именное приглашение. В числе гостей был французский посланник де Сен-Жорж де Верак, который давно уже изъявлял желание побывать на тихом семейном обеде императрицы. Граф Людвиг Кобенцль, представитель Австрии, очень старался сделать вид, будто не замечает английского посланника Ганнинга, который на днях сдал дела своему преемнику Джеймсу Гаррису (нынче были приглашены оба). Сверкал черными глазами молодой, изящный испанский посланник де Ласси. Ему охотно отвечала Прасковья Александровна Брюс.
Екатерина понимала, что даст сегодня богатейший материал для сплетен, которые уйдут в Париж, Лондон, Вену, однако она всегда старалась следовать простому житейскому принципу: «Живи и жить давай другим!» Ну должны же эти посланники, в самом деле, чем-то пробавляться, не то будут отставлены за бездеятельность.
Она радушно улыбнулась де Вераку, повела приветливым взглядом к Кобенцлю, потом к Ганнингу и Гаррису – и тут же изумленно вскинула брови, увидев за столом графа Разумовского. А между тем его не приглашали.
Нет слов, Екатерина всегда рада была видеть шалунишку Андре, и все же… Императрица смотрела недоуменно, и Прасковья, заметившая ее замешательство, пробормотала – так, чтобы никому не было слышно, кроме Екатерины:
– Павлушка его приволок. А когда увидал, что куверта для Разумовского нету, на Зотова обрушился. Захар Константинович аж попятился: как да что? Не было графа в списке, не указан, мол, и тут Павлушка и вовсе кулаки воздел: я, мол, тебе не указ разве? Эх, кабы раньше ты вышла, услышала бы, какой тут писк стоял.
– Диву даюсь! – прошептала Екатерина. – А что же Андре? Он же малый щепетильный был!
– Андре раскраснелся да чуть было прочь не бросился, но она, – Прасковья чуть повела бровью в сторону великой княгини, – его за рукав хвать – и глазом так… вот так… – Прасковья изобразила сердитое сверканье очами, отчего ее немножко перекосило, и Екатерина едва сдержала смех. – Ну, он и осадил, стал как вкопанный. А сам, видать, чует, неладное дело, вишь, рожа плутоватая…
Екатерина бросила взгляд на Разумовского. Вид он имел, пожалуй, не плутоватый, а пристыженный. Явно не знал, как себя вести! И Екатерина заметила, что Вильгельмина придерживала его за рукав с одной стороны, а Павел – с другой. Лица у обоих супругов были самые… фрондерские.
За-ня-т-но…
Похоже, великие князья нарываются на скандал… Только что ж они, эти дети, ждут, что императрица всея Руси закатит скандал из-за лишней тарелки на обеденном столе?
– Рада тебя видеть, граф Андрей Кириллович, – сказала Екатерина сердечно. – Прости великодушно, что не прислали приглашение – недосмотрели. Но ведь незваный гость лучше татарина… не помню, кто сказал, но будем считать, что я. Захар Константинович, куверт графу. Сядь подле меня, Андре, о правую руку.
Справа от императрицы всегда садился сын… Слева – фаворит, а справа – сын!
Это была маленькая месть Павлу за бесцеремонность. Однако если Екатерина хотела таким образом посеять хотя бы слабенький раздор между ним и его другом, ей это не удалось. Некрасивое лицо великого князя просияло, он довольно оглянулся на жену и что-то пробормотал по-немецки.
Наталья поглядывала не то довольно, не то опасливо, и впервые лицо невестки показалось Екатерине не столь уж очаровательным.
«Интересно, что мы в ней такого выискали?! – подумала она озадаченно. – Сейчас она просто… смотреть не на что!»
Потом поняла: молодую женщину сильно портило выражение затаенного недовольства.
– Что-то ты, Наташенька, невесела, – проговорила Екатерина ласково, по-русски.
Великая княгиня и бровью не повела, словно не слышала. Екатерина вскинула брови. Павел заерзал и быстро повторил вопрос матери по-немецки.
– Матушка родная, – недоумевающе протянула Екатерина, – ты что ж, еще русский язык выучить не удосужилась? Или знаешь, да робеешь? Это напрасно, смелость необходима во всем, а смелости тебе, как я вижу, не занимать…
Намек был тонкий, укол чуть заметный, однако Наталья нервно дернулась и ответила по-немецки:
– Я… учу русский язык, однако он слишком уж варварский, в нем нет логики и много лишних слов.
– Ну что ж, лапидарностью он не отличается, правда истинная, – снисходительно кивнула Екатерина, – зато благодаря этому выразителен и поэтичен.
– Поэтичен? – Наталья усмехнулась. – Да в России нет ни единого великого поэта! Имя молодого Иоганна Вольфганга Гете уже заставляет волноваться Германию! Конечно, вы покинули Германию еще до его рождения, вы его не знаете… Он бывал в нашем замке, он пользовался гостеприимством моей матери, и не зря! Я в восторге от того, как он умеет передать красоту и величие Божьего мира! Эти стихи произвели на меня неизгладимое впечатление!