Роковая монахиня
Шрифт:
— Так что нет необходимости упоминать больше об этих вещах. Не знаю, может быть, будет лучше сразу послать в ближайшую деревню и позвать другого плотника, предлагавшего свои услуги, чтобы он закончил работу.
— Верно, сударыня, так и сделайте! — тут же отозвалась Дороти. — Тогда мы сами откажемся от его обещания и не станем ждать положенное время, и он будет свободен от него перед богом и людьми.
Однако Мисс вовсе не хотела, чтобы ее слова были истолкованы таким образом. Дороти не должна думать, будто она настолько суеверна, что может бояться последствий этого обещания, и поэтому она сказала быстро и решительно:
— Нет, в самом деле, я ведь обещала Патрику О’Фланнагану ждать до вторника! И поэтому не должно быть никаких причин, позволяющих
Ирландские поминки весьма уникальное в своем роде явление, и если хочешь получить правильное представление о них, то на это надо посмотреть самому. В общем-то люди собираются на поминки, чтобы оплакивать покойного. Но если специально не объяснить, чем они занимаются, то по всему их поведению, пению и веселью этого понять невозможно. Женщины, те действительно оплакивают усопшего. Мать, жена или сестра сидят в углу с покрытой головой, и их пронзительные скорбные завывания иногда прорываются сквозь шум пирующих. Однако мужчины делают совсем противоположное тому, чего от них можно было бы ожидать на поминках. Ни на одном празднике они не ведут себя так буйно и сумасбродно. И так же, как на других праздниках, все кончается обычно дракой.
Поэтому соседи-католики, пока продолжались поминки — а они затянулись до глубокой ночи в понедельник — не подходили слишком близко к «ирландскому дому». Но когда Дороти вечером отправилась в свою комнату, из окна которой она тоже могла видеть дом Патрика, он лежал погруженный во тьму. И Дороти, ложась спать, крестилась на этот раз более истово и прочла не одну молитву, поминая бедную душу Патрика О’Фланнагана.
Она долго не могла уснуть. Сегодня вечером у нее было какое-то неясно-тревожное и тягостное чувство на душе. Три-четыре раза Дороти, едва сдерживая крик, вскакивала в постели: она готова была поклясться, что слышала тяжелые, медленные шаги Патрика на лестнице — так он ходил обычно, нагруженный своими инструментами. Однако, конечно же, в этом было виновато ее перевозбужденное воображение. И ей приходилось в конце концов каждый раз признаваться себе, что она ошиблась. Ведь никто и не мог бы подняться по лестнице: дверь внизу была заперта на замок и на засов. Кучер Том спал на конюшне, и ни одна из трех женщин не решилась бы открыть ночью кому-нибудь дверь. Наконец она заснула. Но от этого ей не намного стало лучше, поскольку всю ночь ей во сне слышались звуки молотка и пилы и она видела страшный скелет, сидевший на белке в кладовой и забивавший гвозди в доски, как будто для него это было вполне естественное и привычное занятие. Тем не менее треволнения минувшего дня настолько утомили Дороти, что она не проснулась от этого кошмара и проспала до тех пор, пока на следующее утро восходящее солнце не бросило свои первые золотые лучи в ее окно.
— Иисус Мария, Иосиф! — вскричала она, однако, едва открыв глаза и до конца не проснувшись, и молниеносно спряталась под одеяло, охваченная ужасом, от которого все тело ее тряслось, как в лихорадке. Дело в том, что задняя стена ее комнаты тоже непосредственно примыкала к старому залу как раз в предназначенном для кладовой месте. И Дороти могла поклясться всеми святыми, что именно оттуда, стоило ей лишь высунуть голову из-под одеяла, она слышала равномерно взвизгивающие звуки пилы.
Только под одеялом она вспомнила, какие ужасные кошмары ей снились ночью, и ее воображение, как ей казалось, еще полностью не придя в бодрствующее состояние, выдало ей как бы продолжение этих сновидений. Но звуки были слышны так отчетливо. Сердце колотилось в груди, словно кузнечный молот. Однако, боже милостивый, ведь в небе сияло яркое солнце, да и из-под одеяла тоже надо было выбираться. Перед тем, как это сделать, Дороти — все еще находясь под одеялом, которое закрывало ее целиком, — сложила руки для молитвы и прочитала «Аве Мария» и «Всех святых», а затем еще раз и еще раз. Потом, пробормотав благочестивое «С богом!», она решительно отбросила одеяло и приподнялась с постели.
И тут, не возьми она себя в руки, Дороти, поддавшись первому побуждению, снова чуть было не нырнула под одеяло, потому что из кладовой совершенно отчетливо раздавались звуки ударов молотка, будто кто-то приколачивал доску к балке. Она с напряженным вниманием стала прислушиваться. При этом на лбу у нее выступил холодный пот, так как она опять вспомнила в этот момент свой сон и страшный скелет. Теперь не оставалось сомнения, что в кладовой кто-то работал, будь то живой или мертвый.
Однако Дороти была более не в состоянии в одиночку переносить весь этот ужас. Одним движением она соскочила с постели и бросилась к двери своей госпожи. Еще никогда в жизни Дороти не делала такого прыжка. В следующее мгновение она очутилась в комнате у постели Мисс, которая тоже уже не спала и была бледна как полотно. Дороти завопила сдавленным от страха голосом:
— О боже милосердный! Он здесь, он пришел, он сдержал слово!
Этот взрыв отчаяния и, может быть, близость человеческого существа в какой-то степени вернули Мисс присутствие духа. Она схватила Дороти за плечи, слегка встряхнула ее и сказала успокаивающим и почти твердым голосом:
— Ну, ну, Дороти! Не будь ребенком! Зачем сразу думать о самом худшем? Ведь мы в руках божьих, и никакой злой дух не может причинить нам вреда! Но мы даже не знаем, дух ли это. Я только сейчас вспомнила, что во дворе все еще стоит лестница, по которой каменщики носили свои кирпичи. Кто знает, может быть, Том сходил вчера к тому плотнику и попросил его прийти. Он, возможно, подумал, что кладовую нужно теперь поскорее доделать, и позвал плотника, не спросив у меня предварительно разрешения, чтобы тот пришел сегодня утром. А плотник, вероятно, не хотел нас будить только ради того, чтобы ему открыли дверь, и поднялся в старый зал по лестнице через окно.
Пока Мисс говорила это, такое объяснение показалось ей настолько убедительным, что она сама стала в него верить. Она похлопала Дороти по плечу и бодро продолжила:
— Ну, ну, дитя мое! Не глупи! Оденься и открой дверь Рози. Она уже целых пять минут стучит в нее так, словно хочет выломать. Как тебе не стыдно быть такой трусихой?
И действительно, Дороти в результате этого успокаивающего объяснения почувствовала себя настолько бодрее, что смогла пройти к себе, быстро набросить капот и, спустившись вниз, открыть запертую на замок и засов дверь. Но едва это произошло, как ее чуть не сбила с ног ворвавшаяся Рози. Вбежав в комнату Мисс, она пролепетала трясущимися губами:
— Вы слышали его? Он здесь! Он пришел!
Тем временем зловещие звуки за стеной не утихали ни на минуту. Кто-то что-то передвигал, забивал гвозди, пилил доски. И женщины отчетливо слышали, как отпиленные куски гулко падали на каменный пол. Уже не было никакого сомнения, что в старом зале кто-то работал. А Мисс между тем пыталась успокоить Рози теми же доводами, что и Дороти. В их пользу говорило также и то, что Патрик во время работы обычно непрерывно свистел или пел, так лихо стуча в такт молотком, что приятно было слушать. Сегодня же ничего этого не было слышно, единственное, что доносилось из зала, — это шум работы.
Однако на предположение, что Том позвал другого плотника, Рози испуганно и в то же время решительно затрясла головой и уверенно заявила, что это невозможно; правда, Мисс сначала не могла понять, откуда ей это известно. Рози рассказала, что еще вчера вечером Том брал у нее на кухне воду и она его спросила, верит ли он в призраков и может ли человек, который по-настоящему умер и похоронен и лежит на глубине шесть футов под землей, подняться и доделать кладовую. И тут Том ей сказал, что все это вздор и что мертвый человек он и остается мертвым, и что она, то есть Рози, увидит, как завтра утром, то есть сегодня, хозяйка пошлет его за другим плотником. И этот плотник потом придет и доделает кладовую. Тогда и конец призраку. Во всяком случае это доказывало, что Том до сих пор не ходил за плотником, а сам тот прийти не мог.