Роковая женщина
Шрифт:
— Он считал, что вы использовали его имя, чтобы получить деньги.
— Я использовал наше имя. А почему бы нет? Я, в конце концов, с ним родился, так же, как и он. Когда республиканцы выдвигают кандидатом Баннермэна, они связывают с этим определенные ожидания. И одно из них — то, что у них не будет проблем с финансированием кампании.
— По этому вопросу он был непреклонен. Он говорил, что скорее преисподняя замерзнет, чем он поручится за вас. Лично я считала, что это было слишком круто.
Роберт улыбнулся — на сей раз более беглой улыбкой, скорее это был намек
— Да, отец и впрямь был откровенен с вами. В действительности, здесь проблема больше, чем в деньгах. — Он сделал паузу. — Меня беспокоит долгая борьба за Трест. Стирать грязное белье на публике — плохая политика.
— В том, что случилось, нет ничего грязного.
— Но так кажется. И будет чертовски тяжело добиваться официальной должности на фоне крупного процесса. Хотя вы можете сказать, что это не ваша забота. Между прочим, хотя это не мое дело — как относится ко всему этому ваша семья?
Она чувствовала, что ее тянет к нему. Снова, если закрыть глаза, слышался голос Артура. На свой лад она сочувствовала Роберту, — в конце концов, не он оскорблял ее, при том, что известие о смерти отца и его браке, несомненно, пришли в самый неподходящий момент для его политической карьеры.
— У меня только мать. — Это была неправда, но чем меньше сказано о братьях, тем лучше.
Он ободряюще улыбнулся, склонив голову как бы в знак почтения к материнству.
— Полагаю, в ее глазах вы не совершаете ошибок. Так уж свойственно считать матерям. — Он прикурил новую сигарету, «Пэлл Мэлл» без фильтра, заметила она. Фальшивая защита сигаретных фильтров или длинных мундштуков была не для Роберта. Он глубоко затянулся, словно человек, набирающий дыхание перед тем, как нырнуть. Он всегда так курит, гадала она, или просто нервничает.
— Только не моей.
— Вот как? Но она, конечно, должна вам сочувствовать.
— Она считает, что я сама могу позаботиться о себе.
— Да. А вы можете?
— До сих пор удавалось.
— Но ведь не с такими трудностями?
— С худшими.
— Да? — Он не выглядел заинтересованным, но в его синих глазах что-то блеснуло. — Вы отважны. Знаете, это может вам понадобиться.
Она рассмеялась.
— Вы имеете в виду — если я проиграю?
— О нет. Если вы победите. Управлять состоянием Баннермэнов — это адский труд. — Он посмотрел на нее пристально, его глаза сверлили ее сквозь сигаретный дым. — Как вы думаете, Алекса, мы можем быть друзьями?
— Друзьями? — Для этого было достаточно легко сказать «да», но если она могла принять дружбу Роберта Баннермэна, то сильно сомневалась, что у него было именно это на уме.
— Я бы хотел, чтобы мы были друзьями, — продолжал он, и взял ее за руку. — Мне уже хватает врагов, с которыми я мету справиться.
Его рука казалась слишком горячей. Или это она слишком сильно реагирует на его прикосновение? Вернись мыслями к делу, приказала она себе, желая, чтоб он был менее привлекателен, меньше похож на своего отца…
— Я хотел бы узнать вас лучше, — прошептал он. — Гораздо лучше.
Как его отец… Внезапно она отдернула руку. Как бы ни привлекателен был Роберт — а как ее мог не привлекать почти абсолютный
— Уверена, что мы прекрасно сработаемся, как только сумеем прийти к соглашению, — сказала она несколько более чопорно, чем намеревалась.
Роберт кивнул. Он убрал руку с видом человека, опробовавшего одну тактику, потерпевшего поражение и занятого перегруппировкой сил.
— Алекса, почему бы вам не взять эти проклятые деньги и не отступить? — произнес он совершенно деловым тоном. — Назовите вашу цену.
— Я уже говорила — я не из тех, кто отступает. Деньги меня не волнуют. И я не продаюсь.
— Вы говорите как Алдоны. Их деньги тоже не волновали, но они были чертовски уверены, что их дочери выйдут замуж за тех, кого деньги волнуют. — Его смех был так же громок, как у отца, но она впервые расслышала в нем горечь. — А если серьезно, семья Баннермэнов не место для жизнерадостной девушки с головой на плечах! Я в ней родился, поэтому у меня нет выбора, но зачем присоединяться к нам, когда вы совсем не обязаны это делать? Поверьте мне, быть Баннермэном — совсем не забавно.
— Я так и не думаю, Роберт, Артур… ваш отец… имел очень четкие идеи относительно того, что он хотел сделать с Трестом. Он много об этом размышлял. И это было для него важно. Единственное, чего он боялся — что занялся этим слишком поздно, и, к сожалению, оказался прав. Думаю, поэтому он так много мне и рассказывал. И я занялась этим вовсе не ради забавы.
Он вздохнул.
— Позвольте мне угадать. Из чувства долга? Тогда — да, вы, Алекса, встретили подходящую семью. Это фамильное проклятие — долг и вина за то, что мы много богаче всех нормальных людей.
— Вы сгущаете краски.
— Ошибаетесь. Отец приукрасил для вас семейную историю. И, вспомните — к тому времени, как вы познакомились, он уже не пытался что-либо сделать ни для семьи, ни для состояния.
Ее изумило, как плохо Роберт знал своего отца. Неужели истину можно так исказить? И было ли представление Артура о Роберте столь же неправильным? Ей показалось, что это возможно.
— Вы не правы, — терпеливо сказала она, стремясь убедить Роберта. — Он много и тяжело работал. И беспокоился, может быть, слишком много. Я не говорю, что он не совершат ошибок, но кто их не совершает? И думаю, ему иногда хотелось, чтобы в молодости у него было больше возможности выбора. Вы знаете, что когда-то он хотел быть художником?
Глаза Роберта расширились в искреннем удивлении.
— Художником? С чего вы взяли?
— Он мне рассказал. Ваш дед ему не позволил.
— Не удивительно. Господи Иисусе! Вы можете представить отца, живущего в какой-нибудь занюханной мансарде в Виллидже? Отец, должно быть, подшутил над вами или бредил.
— Он был совершенно здоров, — сердито сказала она. — И серьезен. И зачем ему было обязательно жить в мансарде? Он мог вести вполне респектабельную жизнь и при этом рисовать. Как Уайетт.