Роковая женщина
Шрифт:
— Так не бывает. Все мужчины — это дети, они никогда не вырастают.
— А как насчет прадедушки?
— Кир был исключением, которое подтверждает правило. А теперь скажи мне, зачем ты здесь? В какую неприятность ты попал?
— Ни в какую. Просто мне нужно решить свою проблему.
— Твою проблему? Конечно же, Роберт, ты имеешь в виду нашу проблему? Я не верю, что ты беспокоишься о семье, разве что у тебя было видение, как у Савла по пути в Дамаск, когда ты ехал к Таконику. Ты слишком эгоистичен.
Он подавил желание
— Разве это эгоизм — желать то, что принадлежит мне?
— Именно это я имею в виду. Трест не принадлежит тебе. Он принадлежит семье.
— Знаю. Но ты не больше моего хочешь, чтобы он попал в руки мисс Уолден.
— Я хочу, чтобы он был в руках человека, который лучше всего способен им управлять. Заверяю тебя, что за исключением наиболее экстраординарных обстоятельств, я бы предпочла, чтобы этот человек был одним из потомков Кира, а не посторонним.
— Но ты бы согласилась, что лучше всего сохранить все в кругу семьи и, сколь возможно, не доводить до прессы?
— Наверное. Скандал из-за смерти твоего отца и так уж сделал нас посмешищем.
— Если ты, бабушка, думаешь, что это плохо, подожди и увидишь, когда распространятся новости о его женитьбе и новом завещании. Или суда, если мы будем оспаривать завещание.
— Если? Конечно, мы его оспорим. Огласка будет ужасна, но тут уж ничем не поможешь.
— Она может быть отсрочена. Нам нужно выиграть время.
— Вот как? И с какой целью?
— Во-первых, чтобы позволить Букеру спокойно сделать то, что он делает.
— Я тебя не слишком хорошо понимаю. Кроме того, де Витт уже разговаривал с девицей.
— Де Витт — неподходящий человек. Он ей не понравился.
— Что явно свидетельствует в пользу ее здравого смысла. Что ты предлагаешь?
— Я сам с ней говорил.
Она отпила чай и холодно взглянула на него поверх чашки.
— Роберт, я велела тебе держаться в стороне. Де Витт — юрист. Если он не справляется с работой, мы наймем другого юриста. Общение с девицей напрямую усугубит наши трудности.
— Напротив. Это единственный способ с ними справиться. Бабушка, ее не волнуют деньги, во всяком случае, не волнуют так сильно, как ты можешь думать. Она хочет поговорить с тобой.
Она бросила на него убийственный взгляд.
— Ты, конечно же, не ожидаешь, что я приму ее с распростертыми объятиями как родную? Она — охотница за деньгами и наглая мошенница!
— По правде говоря, я в этом не совсем уверен. Думаю, это была идея отца, не ее, и она искренне считает, что только исполняет его волю. Кстати, это не делает ее менее опасной. Скорее даже более. Но если мы не хотим увидеть, как она излагает свои претензии в программе «Сегодня» или «60 минут», лучше как можно скорее с ней переговорить.
— Ты, кажется, уже говорил с ней. Каково твое впечатление?
— Она — вполне приятная молодая женщина. Упрямая — не думаю, что она отступит. С другой стороны,
Старая леди на миг прикрыла глаза.
— Я никогда не прощу за это твоего отца, — сказала она. — И прекрати дергать ногой. — Она поставила чашку, звякнув бриллиантами о фарфор. — Кроме того, я не могу принять эту молодую женщину, пока Букер пытается доказать незаконность брака. Это столь же бесчестно, как отвратительно.
— Вовсе нет. Ты можешь быть с ней совершенно честной и откровенной.
— Надеюсь, я со всеми честна и откровенна.
— Никто не может этого отрицать.
Ее взгляд был резким, но Роберт не сказал бы, что она сердится. Он понимал бабушку лучше, чем кто-либо в семье. Ее мать была родом из Вирджинии, южной красавицей, попавшей благодаря замужеству в бостонскую семью и чувствовавшей себя на Бикон-Хилл как рыба, вытащенная из воды. От своего любимого отца Элинор унаследовала суровые пуританские взгляды, вместе с абсолютной уверенностью, что Алдоны и Господь Бог говорят одним голосом. От матери она унаследовала сильно выраженную южную женственность, что объясняло ее веру в матриархат как в естественный порядок вещей, и определенное кокетство, которое старость ничуть не преуменьшило.
Роберт всегда старался очаровать ее, как поступал со всеми женщинами, и, поскольку он был единственным в семье, кто это делал, она питала к нему слабость, которую старалась скрывать изо всех сил.
— Я достаточно стара, чтобы говорить то, что думаю. Возможно, это единственная привилегия возраста.
— Ты всегда говоришь, что думаешь. А что до старости, то это чепуха. Ты до сих пор остаешься самой прекрасной женщиной в семье.
Она взяла лупу и, приподнявшись на постели, пребольно стукнула его по пальцам.
— Не старайся победить меня лестью, — недовольно предупредила она. — Я не хочу встречаться с этой девицей, вот и все.
— Я могу спросить, почему?
— Потому что принять ее здесь означало бы узаконить ее претензии на брак с твоим отцом. И поскольку, исходя из того, что я от тебя услышала, здесь замешана двойная игра, я не хочу принимать в ней участие.
— Даже если я попрошу тебя сделать это в качестве любезности?
Она немного поразмыслила.
— Нет. Это ошибка. Это глупость. Ты снова проявляешь эгоизм — ставишь свое избрание в губернаторы и долги по кампаниям выше интересов семьи. А я должна думать обо всех Баннермэнах, включая будущие поколения. Мысль о публичном разбирательстве противна мне гораздо больше, чем тебе, но чему быть, тому не миновать.
Роберт и не ожидал согласия — во всяком случае, не сразу, и не с легкостью. Бабушка была подобна боевому крейсеру — она могла изменять курс лишь медленно и постепенно.
Он улыбнулся ей самой неотразимой своей улыбкой, сознавая, что малейший признак дурного настроения может быть для него роковым.
— Понимаю, — сказал он. — Нет, честно, понимаю. Думаю, дедушка занял бы ту же позицию.
— Уверена в этом. Он всегда вел дела открыто, чего бы это ни стоило. В нем не было и тени двуличности.