Роковая женщина
Шрифт:
— Я за свою жизнь натворил кучу пакостей, но тайн никогда не выдавал, даже перед Большим Жюри.
— Мы с Артуром были женаты.
— Он женился на вас? — Рот рассмеялся — ее осенило, что она впервые слышит его смех.
— Что здесь такого забавного?
Он достал носовой платок и вытер глаза.
— Ну, я, конечно, видел, что он вас очень любит, уважает, но ни за что бы не подумал, что дело зашло так далеко. Господи! Роберт знает?
— Да, но это все еще тайна, по многим причинам.
— Я бы отдал миллион баксов, чтобы увидеть лицо Роберта. Подождите-ка минутку, я знаю,
Она кивнула.
— Если моя матушка, благослови ее Господь, да живет она сотню лет, когда-нибудь умрет, я помещу отца под круглосуточный надзор. Я не позволю ни одной женщине даже подойти к старику! — Он снова рассмеялся.
Алекса подавила раздражение. Ей, в общем, нравился Рот, а если б даже и не нравился, она в нем нуждалась.
— Короче, Дэвид, мы можем продолжать работу.
Он стал серьезен. Его бледные глаза ничего не выражали.
— Вы, должно быть, шутите. Вам предстоит тяжба на ближайшие лет двадцать, с моей точки зрения. И, сказать по правде, у меня уже есть все тяжбы, с которыми я могу справиться. Я не хочу, чтоб на меня вдобавок набросилась еще стая Баннермэнов.
— Дэвид, если я получу контроль над состоянием, вы будете продолжать работать? Со мной?
Он помолчал и его проницательные глаза изучали нее.
— Может быть. Конечно. Это прекрасный проект.
— А если мне понадобится ваша помощь? Вы мне ее окажете?
На миг он задумался.
— Артур помог вам. Он верил, что вы хотите создать нечто особенное. «Рот желает построить что-то такое, чтоб люди его запомнили». Так он сказал, Дэвид. Он считал вас человеком широких взглядов.
Рот поднял руки в знак капитуляции.
— Перестаньте! Если это то, что я смогу сделать, я сделаю.
Она наклонилась к нему.
— Может потребоваться оказать кое на кого небольшое давление.
Рот бросил на нее встревоженный взгляд.
— Я не любитель разбивать черепа, Алекса. Что бы обо мне не говорили.
— Дэвид, это скорее будет давление в области недвижимости. Скажем, покупка аренды…
— Ага, — сказал он тоном человека, которого ничто не могло удивить, когда дело касалось недвижимости. — Вы обратились по верному адресу. Это я моту сделать.
Одна проблема решена — или почти, — подумала Алекса.
Хотела бы она, чтоб проблема была только одна.
Кир Баннермэн возвел Кайаву на холме, так что каждый, направлявшийся к Гудзону по железной дороге Коммодора Вандербильта, не мог ее не заметить. И если его целью было внушить благоговейный страх согражданам, то он, безусловно, преуспел. Кайава вырисовывалась над рекой столь же четко, как и гора Рашмор, и выглядела немногим менее импозантно.
Дворецкий лишь слегка склонил голову, когда Алекса вошла в холл, где горничная поджидала, чтоб принять у нее пальто. Однако, подумала Алекса, «холл» вряд ли подходящее название для огромного пространства, более уместного на железнодорожном вокзале или в оперном театре. Широкая мраморная лестница, по меньшей мере, на сорок футов, вела на следующий этаж. Высоко над головами со сводчатого потолка свисала огромная люстра.
Она гадала, спланировала ли миссис Баннермэн этот прием с парадного входа, только для того, чтобы произвести на нее впечатление, но напомнила себе, что у старой леди нет для этого причин. Она была здесь захватчицей, и вряд ли могла ожидать от матери Артура достойного обращения.
— Сюда, пожалуйста, — прошептал дворецкий тоном, предполагавшим, что им надо идти на цыпочках, чтобы не тревожить покой усопших — и, безусловно, было нечто призрачное в этом необъятном помещении без малейших признаков обитания здесь человека, за исключением бессмысленно разведенного огня.
Дворецкий проводил ее в маленький лифт, обитый деревянными панелями, закрыл медные двери и повернул ручку, превращая все свои действия в некую церемонию, да и сам лифт скорее напоминал ей исповедальню, или то, как Алекса ее себе представляла, хотя для нее, как для лютеранки, это было весьма экзотичное сравнение.
Она вышла из лифта и проследовала за дворецким по коридору. Он распахнул створки дверей и объявил, чуть громче, чем шепотом:
— Мисс Уолден, мадам.
Изнутри раздался твердый, четкий голос, без всякого намека на возраст:
— Пригласи ее войти.
Алекса вошла. Сидя перед камином, Элинор Баннермэн могла бы показаться карлицей из-за размеров гостиной, в которой легко уместилось бы несколько нью-йоркских квартир, включая собственную квартиру Алексы, но как бы роскошно и богато ни была обставлена комната, миссис Баннермэн затмевала здесь все — Алекса не в силах была оторвать от нее глаз. Волосы миссис Баннермэн были голубовато-серебристого цвета, и, искусно уложенные, образовывали некий сияющий нимб вокруг головы, один из тех пышных «ульев», что были модны в шестидесятых годах. Здесь не было ничего естественного — это было произведение искусства — должно быть, ушли часы, чтобы уложить волосы, просушить и покрыть лаком. Эффект был не просто впечатляющим, но почти устрашающим, словно от причесок воинов-варваров.
В лице ее было нечто, определенно напоминающее маску — особенно это подчеркивали тщательно выщипанные и прорисованные брови, придававшие ей, возможно непреднамеренно, выражение постоянного надменного изумления, словно вульгарность окружающего мира служила для нее неиссякаемым источником удивления. Одета она была в знак траура в отделанный черной вышивкой темно-синий костюм от Шанель из муарового шелка, отливавший пурпуром там, где в нем отражался огонь камина. Вокруг ее шеи красовалась нитка жемчугов, столь крупных, что они выглядели бы как бижутерия, если не брать в расчет тот факт, что миссис Баннермэн, разумеется, ни разу в жизни не надевала ничего дешевле нескольких сотен тысяч долларов. Ногти ее были длинными, заостренными и ярко-красными. Ноги — такие маленькие и изящные, что трудно было представить, как она может на них ходить — были обуты в элегантные синие туфли на высоком каблуке и покоились на вышитой подушечке.