Роковая женщина
Шрифт:
— Ну, что ты думаешь? — спросил Артур с гордостью отца, демонстрирующего свое любимое чадо.
— Изумительно. — Она надеялась, что подобрала правильное слово.
И явно попала в точку.
— Правда? — прогремел он. — Разве в сравнении с ним проклятый Гуггенхеймовский центр не выглядит глупо? Френк Ллойд Райт был очень хорош в свое время, но Гуггенхеймовский центр — это уже доказательство его маразма.
— Это музей?
— Конечно, Алекса. Не просто музей. Мой музей! Я просто забыл, как выглядит эта чертова штука. Пришлось убрать модель в кладовую, когда Роберт пытался совершить переворот. Он-то и стал, — он поискал нужное определение, — яблоком раздора. Он заявил, что
— Сколько бы это стоило?
— Тогда? Около семидесяти пяти миллионов. Однако это стоит того, до последнего пенни. Конечно, если включать сюда стоимость земли и самой коллекции, много больше, но я не брал их в расчет. Я уже владею землей и произведениями искусства. Чертовски стыдно не выставлять их, как подумаешь об этом.
— Разве сейчас построить его не обойдется гораздо дороже?
— В этом и дело. Такие вещи, если их откладывать, исполнить затем становится все труднее и труднее. По правде говоря, это не так разорительно, как ты можешь подумать. Большая часть денег не облагается налогом. И музей может перейти на самоокупаемость. Я планирую выпускать по лицензии репродукции, но большим тиражом, по подписке, как книжные клубы… внести современное искусство в дома людей, и за приемлемую цену. Если все сработает, то музей окупится.
— А что скажут художники?
— Они получат гонорар. Не думаю, чтоб они стали возражать.
— А твоя семья?
— Да… Они, конечно, станут возражать. Но мне шестьдесят четыре года, дорогая моя. Если я хочу это сделать, то сейчас или никогда. — Он сел на софу, похлопал по сиденью. Она опустилась рядом с ним и коснулась его руки. — Дело в том, что я снова начал чувствовать себя живым. Как Рип ван Винкль, очнувшийся от векового сна, понимаешь? И обязан этим тебе. Я вел растительное существование, как гриб на пне — а ведь нет кратчайшего пути к могиле. Не знаю, сколько времени мне потребуется, но я должен это сделать. С твоей помощью.
— Моей?
— Не вижу, на кого еще я могу положиться. Вся семья в прошлый раз была против меня, и я не предполагаю, что они изменили свое мнение. И уж, конечно, не Роберт.
— Тебя это не беспокоит?
Он пожал плечами.
— Беспокоит, и очень сильно, но я не позволю себя остановить. Не сейчас. — Он взял ее за руку. — Я собираюсь произвести некоторые изменения. Их следовало бы сделать много лет назад. Я хочу, чтобы богатство использовалось для помощи людям, а не расточалось или раздавалось учреждениям. Если Роберт не примет мою точку зрения… — он сделал глубокий вздох и помолчал… — я лишу его наследства, раз и навсегда.
Она почувствовала, что его рукопожатие стало жестче. Ей хотелось сказать, что это не ее дело… что последнее, чего ей хочется — быть вовлеченной в схватку между Артуром и его семьей за богатство, никакого отношения к ней не имеющее, и новый музей в городе, где их и без того достаточно, а может, и сверх этого. Но она не видела смысла в споре. Однако, против воли, она испытала некоторое чувство тревоги. Если до семьи дойдет хоть одно слово о том, что на уме у Артура, разразится настоящая война, и всякий, кто попадет под перекрестный огонь, жестоко пострадает.
— Ты действительно готов зайти так далеко?
— Если буду вынужден. Это значит — пойти против фамильных традиций, но пытаться вырвать контроль над состоянием у родного отца, когда тот еще дышит, тоже к традиционным методам не относится, однако Роберта это не остановило. — Взгляд его стал жестким. Когда бы он ни говорил о Роберте, он неизменно превращался в другого человека, в чем-то более
— Кому же ты оставишь свое состояние?
— Не знаю. Точно я еще не решил. Если бы в семье был хоть кто-то, кому я мог бы по-настоящему доверить управление делами! Патнэм, к несчастью, не подлежит обсуждению. Одно время я думал о Сесилии, но она, в конечном счете, всегда поступает так, как хочет Роберт. Может быть, придется оставить контроль больше, чем одному человеку, хоть мне и противна эта мысль…
— Но разве это не то же самое, что, по твоим словам, сделает Роберт? Учреждение совета директоров?
— Чепуха! — рявкнул Артур. — Это совсем другое. — Но он посмотрел на нее с явным уважением. Неужели потому, что она нашлась с ответом? — удивилась Алекса. Или потому, что попала в точку? Вид у него был задумчивый. — Конечно, в том, что ты сказала, что-то есть, — ворчливо согласился он.
— Это было просто предположение.
Он встал и потянулся, затем принялся неустанно расхаживать взад-вперед.
— Мне следовало бы чаще спрашивать твое мнение. Ты умеешь разглядеть суть, в отличие от моих юристов, будь они прокляты. Вот в чем недостаток постоянного одиночества. Не с кем даже обсудить свои замыслы. И начинаешь прокручивать и прокручивать их в голове, вместо того, чтобы что-то сделать. И откладываешь, а потом снова откладываешь. Все, хватит! Отныне я чувствую себя новым человеком!
— Мне и старый достаточно нравился.
— Новый понравится больше, я тебе обещаю. — Он остановился и взглянул на модель. — Полагаю, мы сможем превратить эту комнату в рабочий офис.
— Офис?
— Мы будем работать, ты и я. Если захочешь.
— Конечно, я захочу, но что мы будем делать?
Он рассмеялся, более счастливо, чем она когда-либо слышала раньше.
— Для начала мы должны заложить фундамент музея. Затем нам нужно решить, как использовать состояние — изменить проявление филантропии в духе восьмидесятых годов, чтобы она действительно отвечала нуждам людей, а не просто вбухивать миллионы долларов туда, где их и без того слишком много… — Он нагнулся и поднял ее на ноги. — Предстоит сделать очень много, но вместе мы сможем. Ты сомневаешься?
— Конечно, нет, — сказала она, и не солгала — его энтузиазм был не только заразителен, но и заставлял его также казаться намного моложе.
— Нам нужно встряхнуться. — Затем он передумал и обнял ее. — Нет, мы отпразднуем это по-другому. — Он увлек ее на софу и стал раздевать. До этого они всегда занимались любовью в постели и раздевались сами, и, по правде говоря, секс в иных местах, помимо спальни, никогда не привлекая ее, заставляя испытывать лишь неловкость.
Она сбросила туфли и стянула колготки, пока он расстегивал пуговицы ее блузки. В этой внезапной вспышке его желания было нечто столь спонтанное и естественное, что она была увлечена, как никогда раньше. Она не думала ни об его возрасте, ни о неудобствах софы, ни о том, что они не полностью раздеты. Она обняла его так крепко, как могла, он овладел ею стремительно, без свойственных ему медленных, нежных приготовлений, и она услышала, как он хрипло шепчет ей на ухо: