Роковое совпадение
Шрифт:
— И каков самый лучший вариант развития событий? — негромко спрашивает Фишер. — Что, если насильник в конце концов оказался бы в тюрьме?
— Священника приговорили бы к десяти годам, всего к десяти годам, потому что именно такое наказание за то, что сломали жизнь ребенку, грозит людям, не имеющим судимостей. Скорее всего, его выпустили бы условно-досрочно, когда мой сын не успел бы еще достичь даже половой зрелости. — Я качаю головой. — Какой может быть лучший вариант развития событий? Разве суд может гарантировать, что
Фишер последний раз смотрит на меня и просит объявить перерыв.
Наверху, в совещательной комнате, Фишер присаживается передо мной.
— Повторяйте за мной, — велит он.
— Перестаньте.
— Повторяйте за мной: «Я свидетель. Я не прокурор».
Я закатываю глаза и повторяю:
— Я свидетель. Я не прокурор.
— «Я буду слушать вопрос, отвечать на него и закрывать рот!» — продолжает Фишер.
На месте Фишера я бы от своего свидетеля требовала того же самого. Но я не на месте Фишера. Как и он не на моем.
— Фишер, посмотрите на меня. Я женщина, которая преступила черту. Сделала то, что сделал бы в этой ужасной ситуации любой родитель. Каждый присяжный в этом жюри смотрит на меня и пытается решить, кто я — чудовище или героиня. — Я опускаю глаза, чувствуя, что на них неожиданно наворачиваются слезы. — Я и сама пытаюсь это понять. Не могу сказать, почему я это сделала. Зато могу объяснить: если меняется жизнь Натаниэля, меняется и моя жизнь. И если Натаниэль никогда не оправится от этого, тогда и я не оправлюсь. А когда смотришь на это под таким углом, не так уж важно, последовательна ли ты в своих показаниях, разве нет?
Поскольку Фишер молчит, я заглядываю еще глубже в себя: осталась ли во мне еще уверенность?
— Я знаю, что делаю, — говорю я. — Я полностью контролирую ситуацию.
Фишер качает головой.
— Нина, — вздыхает он, — и почему, вы думаете, я так нервничаю?
— О чем вы думали, когда проснулись утром тридцатого октября? — через несколько минут спрашивает Фишер.
— Что это будет худший день в моей жизни.
Фишер поворачивается, на его лице написано удивление. Этого мы не репетировали.
— Почему? Ведь отцу Шишинскому вот-вот должны были предъявить обвинение.
— Да. Но как только обвинение будет предъявлено, затикают часы безотлагательного судебного разбирательства. Его либо отдадут под суд, либо отпустят. А это означало, что Натаниэлю придется в этом участвовать.
— Когда вы приехали в суд, что произошло?
— Томас Лакруа, прокурор, сказал, что зал суда постараются очистить от зевак, потому что дело получило большой резонанс. Так получилось, что предъявление обвинения отложили.
— И что вы сделали?
— Сказала мужу, что мне нужно на работу.
— Так и было?
Я качаю головой:
— Я оказалась у оружейного магазина, на парковке. Честно, я не знаю, как
— И как вы поступили?
— Когда магазин открылся, я вошла в него и купила пистолет.
— А потом?
— Положила пистолет в сумочку и вернулась в суд, на процедуру предъявления обвинения.
— Вы планировали как-то использовать пистолет, пока ехали к зданию суда? — интересуется Фишер.
— Нет. Все мои мысли были только о Натаниэле.
Фишер дает присяжным возможность задуматься над моим ответом.
— И что вы сделали, когда приехали в суд?
— Вошла в здание.
— Вы думали о металлоискателях?
— Нет, не думала. Я просто обошла их, потому что я прокурор. Я поступаю так двадцать раз на день.
— Вы намеренно обошли металлоискатели, потому что несли в сумочке оружие?
— В тот момент, — отвечаю, — я вообще не думала.
Я смотрю на дверь, просто смотрю на дверь, в любой момент из нее может выйти священник. Кровь стучит в висках, я не слышу, что говорит Калеб. Я должна его увидеть. Я слышу только, как шумит кровь. Он войдет в эту дверь.
Когда поворачивается ручка двери, я перестаю дышать. Когда дверь открывается, первым появляется судебный пристав, время останавливается. А потом весь зал пропадает, остаемся только я и он — а Натаниэль связывает нас, как клей. Я не могу смотреть на него, но и отвернуться не в силах.
Священник поворачивает голову и безошибочно находит мои глаза.
Не произнося ни слова, он как бы говорит: «Отпускаю тебе грехи твои».
И от мысли, что это он отпускает мне грехи, внутри меня что-то ломается. Моя рука опускается в сумочку, и почти с обыденным равнодушием я позволяю всему случиться.
Вам знакомо такое чувство, когда вы понимаете, что видите сон, даже когда спите? Пистолет, словно магнитом, тянет, пока он не оказывается всего в нескольких сантиметрах от его головы. В этот момент я нажимаю на спусковой крючок, не думая о Шишинском, не думая о Натаниэле. Даже не думая о мести.
Одно слово зажато у меня между зубами:
«Нет».
— Нина! — шипит Фишер, наклонившись к моему лицу. — Вы как?
Я недоуменно смотрю на него, потом на обескураженных присяжных.
— Да… простите.
Но мысленно я еще там. Я не ожидала отдачи от пистолета. На каждое действие будет и соответствующее противодействие. Убьешь человека — тебя ждет наказание.
— Вы сопротивлялись, когда приставы навалились на вас?