Роковое совпадение
Шрифт:
Мне нужно подумать, прежде чем дать ответ. Насколько безумцы безумны? Следует ли мне делать вид, что я его не понимаю? Может, стоить начать грызть ворот рубашки? Обвести вокруг пальца такого неопытного психиатра, как Сторроу, будет несложно. Сейчас мне необходимо убедить его, что безумие — временное явление. Чтобы я была оправдана до суда. Поэтому я улыбаюсь ему.
— Зовите меня Нина, — предлагаю я. — Ответ «да».
— Хорошо, — говорит доктор Сторроу. — У меня с собой опросный лист, который необходимо… заполнить, потом я передам его в суд. — Он достает лист, который
— Нет.
— Вы ранее привлекались к ответственности?
— Нет.
— Вы раньше представали перед судом?
— Каждый день, — отвечаю я. — За последние десять лет.
— Ох… — Доктор Сторроу недоуменно таращится на меня, словно он только что вспомнил, с кем разговаривает. — Ой, правильно. Но мне все равно необходимо задать эти вопросы, если вы не против. — Он откашливается. — Вы понимаете роль судьи в процессе?
Я удивленно приподнимаю бровь.
— Я должен принять это за знак согласия. — Доктор Сторроу что-то царапает в своем бланке. — Вам известно, какую роль выполняет прокурор?
— Мне кажется, очень хорошо известно.
— Вам известно, какая роль у адвоката защиты? Вы понимаете, что обвинение попытается доказать вашу вину без оснований для сомнений?
Вопросы все сыплются — такие же глупые, как кремовые торты, брошенные в лицо клоуну. Мы с Фишером используем эту смехотворную шаблонную беседу в своих целях. На бумаге, без моих интонаций, ответы не кажутся такими абсурдными — возможно, немного уклончивыми, несколько странными. А доктор Сторроу слишком неопытен, чтобы выступать в суде, — я от начала до конца точно знаю, что он будет говорить.
— Как бы вы поступили, если бы в суде происходило что-то, чего вы не понимаете?
Я пожимаю плечами:
— У меня есть адвокат, которого я спрошу, каким судебным прецедентам они следуют, чтобы я могла поискать информацию.
— Вы понимаете: все, что вы скажете своему адвокату, он может не повторять в суде?
— Серьезно?
Доктор Сторроу откладывает бланк и с абсолютно серьезным лицом заявляет:
— Думаю, мы можем продолжать. — Он поглядывает на мою сумочку, из которой я однажды достала пистолет. — Вам когда-нибудь диагностировали психическое расстройство?
— Нет.
— Вы когда-нибудь принимали лекарства из-за проблем с психикой?
— Нет.
— У вас раньше из-за стресса случались эмоциональные срывы?
— Нет.
— У вас раньше был пистолет?
Я качаю головой.
— Вы когда-нибудь обращались к кому-либо за психологической помощью?
Вопрос заставляет меня задуматься.
— Да, — признаюсь я, вспоминая свою исповедь в церкви Святой Анны. — Это было самой большой ошибкой в моей жизни.
— Почему?
— Когда я узнала, что моего сына изнасиловали, я пошла исповедаться в церковь. Побеседовала об этом со своим священником. А потом узнала, что он и есть тот ублюдок, который это сделал.
От моей грубости его шею над воротничком застегнутой на все пуговицы рубашки заливает краска стыда.
—
Я начинаю тянуть рукава своего свитера. Не сильно, только чтобы закрыть ладони. Опускаю глаза.
— Я должна была это сделать, — шепчу я.
А в актерстве я начинаю преуспевать!
— Как вы себя чувствовали в тот день? — спрашивает доктор Сторроу. В его голосе слышится сомнение, ведь всего мгновение назад я была совершенно разумна.
— Я должна была это сделать… вы же понимаете. Я так часто видела, как это происходит. Я не могла допустить этого. — Я закрываю глаза и вспоминаю все успешные защиты, которые слышала в суде и которые гнули линию невменяемости. — У меня не было выбора. Я не могла сдержаться. Было такое чувство, что это не я, что это делает кто-то другой.
— Но вы осознавали, что делаете, — заключает доктор Сторроу, и мне приходится прикусить язык. — Вы же обвиняли людей, которые совершили ужасные вещи.
— Я не делала ничего ужасного. Я спасала сына. Разве не для этого нужны матери?
— А что, по-вашему, должны делать матери? — спрашивает он.
«Не спать ночами, если ребенок заболел, как будто можно дышать за него. Научиться «поросячьей латыни» [7] и согласиться говорить так весь день. Испечь хотя бы один пирог со всеми ингредиентами из кладовой, чтобы посмотреть, каким он будет на вкус. Каждый день еще чуть больше любить своего ребенка».
7
Форма жаргона, когда первая и вторая половина слова меняются местами, после чего к образовавшемуся слову присоединяется суффикс «-ay».
— Нина! — окликает доктор Сторроу. — Как вы себя чувствуете?
Я поднимаю голову и киваю. В глазах стоят слезы.
— Мне очень жаль.
— Правда? — Он подается вперед. — Вам искренне жаль?
Дальше мы говорим каждый о своем. Я представляю, как отец Шишинский отправился в ад. Думаю, как все объяснить словами, и тут встречаю взгляд доктора Сторроу.
— А ему?
«Нина всегда была слаже любой другой женщины», — думает Калеб, когда его губы скользят по изгибу ее плеча. На вкус как мед, солнце и карамель — от нёба до впадины под коленкой. Временами Калеб верит, что мог бы упиваться своей женой бесконечно и никогда бы не пресытился.
Ее руки сжимают его плечи в полутьме, ее голова откидывается назад, и становятся видны очертания горла. Калеб зарывается лицом в ее шею и пытается двигаться на ощупь. Здесь, в постели, она все та же женщина, в которую он влюбился целую вечность назад. Он знает, где и как она коснется его. Может предсказать каждое ее движение.
Ее ноги обхватывают его, и Калеб прижимается к жене. Выгибает спину. Представляет то мгновение, когда войдет в нее, как давление будет все нарастать, а потом он взорвется, словно граната.