Роковое совпадение
Шрифт:
Но сейчас Калеб не спит с Ниной.
Он закрывает глаза, как будто так может отгородиться от воспоминаний о том, как Патрик резко отвернулся, когда Нина обвила руками шею Калеба. Такая реакция сама по себе не вызывала тревогу — Калеб мог припомнить сотни раз, когда Нина обнимала его, улыбалась ему в присутствии Дюшарма. В каком-то смысле Патрик расстраивался… даже если Нина никогда этого не замечала. Иногда Калебу было даже жаль Патрика из-за явной ревности, которая искажала его лицо за мгновение до того, как он надевал маску.
Однако сегодня в глазах Патрика не было даже зависти. Одна печаль.
А печаль приходит тогда, когда теряешь то, что уже имел.
Натаниэль ненавидит эту глупую игровую комнату с этой глупой книгой в углу, с этими дурацкими лысыми куклами и этими дурацкими карандашами, где даже нет желтого цвета. Он ненавидит больничный запах от столиков и такой холодный пол под ногами. Он ненавидит Монику, чья улыбка напоминает ему о том случае, когда он взял в китайском ресторане апельсиновую веточку и, освободив от коры, засунул в рот, — и его губы растянулись в глупой, неестественной улыбке. Но больше всего он ненавидит то, что к маме с папой нужно всего-то подняться по двадцати двум ступенькам — но Натаниэлю нельзя быть рядом с родителями.
— Натаниэль, — предлагает Моника, — а давай достроим башню.
Башня из кубиков. Они построили ее вчера, а на ночь оставили специальный знак, чтобы сторожа не трогали ее до завтра.
— Как думаешь, какой высоты мы можем построить?
Башня уже выше Натаниэля; Моника принесла стул, чтобы он продолжал строительство. И приготовила небольшую кучу кубиков.
— Осторожно, — предупреждает она, когда он забирается на стул.
Он кладет первый кубик, и вся конструкция шатается. Кажется, в следующий раз она упадет — но… не падает.
— Чуть не упала, — говорит Моника.
Он представляет, что это Нью-Йорк, а он великан. Тираннозавр рекс. Или Кинг-Конг. Он ест такие большие здания, как морковные палочки. Своей огромной лапой Натаниэль с размаху сметает верхушку башни.
Она превращается в большую кучу кубиков.
Моника кажется такой грустной, что на долю секунды Натаниэль чувствует себя ужасно.
— Ой, зачем ты сломал? — вздыхает она.
Уголки его губ расплываются в удовлетворенной улыбке, растущей из глубины естества. Но Натаниэль не делится с Моникой своими мыслями: «Потому что я могу это сделать».
В зале суда Джозеф Торо начинает нервничать. Не могу его винить. Последний раз, когда я видела этого человека, он, съежившись, сидел рядом со скамьей подсудимого, весь в крови и мозгах своего клиента.
— Вы раньше, до того как в тот день явились в суд, были знакомы с Гленом Шишинским? — спрашивает Квентин.
— Да, — застенчиво отвечает адвокат. — Мы встречались в тюрьме, когда он ожидал предъявления обвинения.
— Что он говорил об инкриминируемом ему преступлении?
— Категорически отрицал свою вину.
— Протестую! — восклицает Фишер. — Это не имеет никакого отношения к рассматриваемому делу.
— Протест удовлетворен.
Квентин перефразирует вопрос:
— Как вел себя отец Шишинский
— Протестую! — на этот раз Фишер встает с места. — На том же основании.
Судья О’Нил смотрит на свидетеля.
— Суд хочет услышать ответ на этот вопрос.
— Он был до смерти напуган, — бормочет Торо. — Он смирился. Молился. Читал мне вслух из Евангелия от Матфея. Ту главу, где Христос повторяет: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» [9]
9
Мф. 27:46
— Что произошло, когда ввели вашего подзащитного? — продолжает Квентин допрос.
— Его провели к скамье подсудимых, где я сидел.
— А где в это время находилась миссис Фрост?
— Сидела сзади, слева от нас.
— Вы в то утро разговаривали с миссис Фрост?
— Нет, — отвечает Торо. — Я не был с ней знаком.
— Вы не заметили в ней ничего необычного?
— Протестую! — вмешивается Фишер. — Свидетель не был с ней знаком. Как он может судить, что для нее обычно, а что нет?
— Протест отклонен, — отвечает судья.
Торо смотрит на меня, как птичка, собирающаяся с духом, чтобы взглянуть на сидящего в метре от нее кота.
— Да, было. Я ждал, когда она войдет в зал… потому что она мать предполагаемого потерпевшего… но она опоздала. Ее муж сидел в зале, ждал… Но миссис Фрост, можно сказать, пропустила начало слушания. Я подумал: «Как странно, что именно на это слушание она опаздывает».
Я слушаю показания свидетеля, но не свожу глаз с Квентина Брауна. Для прокурора подсудимый всего лишь собственная победа или поражение. Это не настоящие люди, прокурора не интересует их жизнь помимо преступления, которое и привело их в суд. Под моим взглядом Квентин резко оборачивается. У него холодное, равнодушное выражение лица — у меня в репертуаре тоже есть такое отработанное годами выражение. Если откровенно, подготовку мы получили одинаковую, но между нами целая пропасть. В конце концов, это суд для него — всего лишь работа. Для меня — мое будущее.
Здание суда в Альфреде очень старое, и туалеты не исключение. Калеб заканчивает делать свои дела у длинного желоба писсуара как раз в тот момент, как кто-то становится рядом. Он отходит, чтобы вымыть руки, и узнает Патрика.
Когда Патрик поворачивается, тут и следует реакция:
— Калеб…
Они одни в туалете. Калеб скрещивает руки на груди, ждет, пока Патирк вымоет руки и вытрет их бумажным полотенцем. Он ждет, сам не зная почему. Он просто понимает, что не может просто так уйти.
— Как она сегодня? — интересуется Патрик.
Калеб ловит себя на том, что не может ответить, не может подобрать слов.
— Наверное, сидеть там для нее настоящий ад.
— Знаю. — Калеб заставляет себя посмотреть Патрику в глаза. Надо дать ему понять, что это не легкомысленный ответ и даже не логическое умозаключение. — Я знаю, — повторяет он.
Патрик отводит глаза, сглатывает:
— Она… тебе рассказала?
— Ей не нужно было ничего говорить.