Роковое совпадение
Шрифт:
— Да.
— Вы никак не указали в своем отчете по этому делу, что подозреваемому была произведена пересадка костного мозга, верно? Потому что это настолько редкий случай, что даже вы, настоящий ученый, не могли бы это предположить?
— Статистика есть статистика… приблизительный расчет.
— Но когда вы переслали первые результаты в прокуратуру, вы были готовы просить прокурора ссылаться именно на них?
— Да.
— Вы были готовы просить двенадцать присяжных основываться на этой улике, чтобы осудить отца Шишинского?
— Да, — отвечает Фрэнки.
— Вы были готовы просить судью опираться на
— Да.
— И вы были готовы просить Нину Фрост, мать мальчика, ищущую успокоения, основываться на этих результатах?
— Да.
Фишер поворачивается к свидетелю:
— В таком случае, мисс Мартин, неужели вас удивляет, что она так и поступила?
— Разумеется, Квентин протестовал, — бубнит Фишер с набитым пиццей с пеперони ртом. — Дело не в этом. Важно то, что я не снял вопрос до того, как отпустил свидетельницу. Присяжные обязательно учтут этот нюанс.
— Вы слишком верите в присяжных, — возражаю я. — Я не хочу умалять этот фантастический перекрестный допрос, Фишер, но… Осторожнее, сейчас капнете соусом на галстук!
Он опускает глаза, перебрасывает галстук через плечо и смеется.
— Нина, вы смутьянка! Как полагаете, в какой момент на своем процессе вы по-настоящему станете поддерживать защиту?
«Никогда», — думаю я. Вероятно, для Фишера, работающего адвокатом защиты, намного проще оправдывать поступки людей. В конечном итоге, когда ежедневно приходится находиться рядом с преступниками и сражаться за их свободу, человек либо убеждает себя, что у них были причины совершить преступление… либо относится ко всему исключительно как к работе, и если и лжет от их лица, то только во имя хорошо оплачиваемых часов. После семи лет работы прокурором весь мир четко делится на черное и белое. Само собой разумеется, было довольно легко убедить себя в том, что я поступила по справедливости, когда думала, что убила педофила. Но простить убийство невинного человека… Знаете, тут даже Джонни Кокрана, известного чернокожего адвоката, время от времени будут мучить кошмары!
— Фишер! — негромко окликаю я. — Вы считаете, меня следует наказать?
Он вытирает руки салфеткой.
— Разве я сидел бы здесь, если бы так думал?
— Вы, наверное, выстояли бы и на арене с гладиаторами, учитывая то, как вы держитесь.
Он перехватывает мой взгляд и улыбается:
— Нина, расслабьтесь. Я обязательно добьюсь для вас оправдательного приговора.
«Но я его не заслуживаю». Правда лежит на поверхности, даже если я и не могу произнести ее вслух. Какой прок в юридическом процессе, если люди могут решать, что их мотивы выше закона? Если выбить из основания один кирпичик, сколько сможет простоять вся система?
Может быть, меня и можно простить за желание защитить своего ребенка, но существуют множество родителей, которые защищают своих детей, не опускаясь до преступления. Я могу уверять себя, что в тот день думала только о своем сыне, что поступала исключительно как настоящая мать… но истина в том, что это не так. Я выступила в роли обвинителя, который не стал доверять судебной системе, когда дело коснулось его лично. В роли прокурора, который лучше знал, что делать. Именно поэтому я заслуживаю наказания.
— Если даже я не могу себя простить, — наконец произношу я, — как это
Открывается дверь и входит Калеб. Неожиданно воздух накаляется, как перед грозой. Фишер смотрит на меня — ему известно, что мы с Калебом живем раздельно, — сминает салфетку и бросает ее в корзину.
— Калеб, вам осталась пара кусочков. — Он встает. — Пойду позабочусь о том… о чем мы говорили, — туманно говорит Фишер и торопливо выходит.
Калеб садится напротив. Часы на стене спешат на пять минут. Они тикают так же громко, как стучит мое сердце.
— Есть хочешь? — спрашиваю я.
Калеб проводит пальцем по острому углу коробки с пиццей.
— Умираю с голоду, — признается он.
Но даже не пытается взять кусочек. Мы вместе наблюдаем, как его пальцы ползут по столу, как он берет мою руку в свои. Он придвигает стул и склоняет голову к нашим сцепленным рукам.
— Давай начнем все сначала, — бормочет он.
Если я в чем и убедилась за эти месяцы, так это в том, что ничего нельзя начать сначала, продолжаешь жить с ошибками, которые совершил. В то же время Калеб давным-давно научил меня: без фундамента ничего не построишь. Возможно, мы учимся жить, понимая, как жить нельзя.
— Давай просто продолжим с того места, где остановились, — отвечаю я, прижимаясь щекой к макушке мужа.
Как далеко может зайти человек… и продолжать жить в ладу с собой?
Эта мысль не дает Патрику покоя. Есть поступки, совершив которые легко находишь оправдания: убийство во время войны, воровство, когда умираешь от голода, ложь во спасение собственной жизни. Но стоит сузить обстоятельства, примерив их на себя или своих близких, — и внезапно вера человека, который посвятил свою жизнь моральным принципам, серьезно колеблется. Патрик не винит Нину за то, что она застрелила Глена Шишинского, потому что в то мгновение она искренне верила, что это единственный выход. Точно так же он не считает то, что они занимались любовью в канун Рождества, неправильным. Он ждал Нину много лет; когда же наконец она стала принадлежать ему — пусть всего на одну ночь! — то, что она замужем за другим, не имело значения. Кто сказал, что связь между Патриком и Ниной слабее только потому, что не скреплена официальной бумагой?
Оправдание — удивительная вещь: возьмите четкие линии и растушуйте, чтобы честь стала такой же податливой, как ивовый прут, и нравственность лопается, как мыльный пузырь.
Если Нина решит бросить Калеба, Патрик тут же окажется рядом, и он найдет множество причин оправдать свое поведение. Сказать по правде, об этом он позволял мечтать себе в мягкие серые моменты полудремы, пока не забудется сном. Надежда — его бальзам для реальной жизни, и если Патрик хлебнет его побольше, то иногда даже рисует в воображении их совместную жизнь.
Но, с другой стороны, остается Натаниэль.
И этого Патрику никак не изменить. Он может найти рациональное объяснение, почему влюбился в Нину, он даже может найти рациональное объяснение, почему она влюбилась в Калеба. Больше всего на свете ему хочется, чтобы Калеб исчез из ее жизни. Но Калеб не только муж Нины, он еще и отец ее ребенка. И Патрик не в силах взять на себя ответственность за то, что разрушит детство Натаниэля. Если Патрик так поступит после всего, что произошло, как она сможет его полюбить?