Роковой перекрёсток
Шрифт:
— Гастон Молина, — выдохнул Виктор.
— Так вот, уборщиком и был тот самый человек в сером, Базиль его узнал. А тот, прямо у него на глазах, возьми и всади льву в бок еще один дротик. Зверь взревел от боли и набросился на беднягу Базиля. — Грегуар Мерсье закрыл лицо руками.
— Примите мои соболезнования. А вы рассказали об этом в полиции?
— Вот еще! Мне и без них забот хватает! Да им только волю дай, они допросами замучают. А Базиль-то и сам побывал в тюряге, фараонам это известно.
— А где, говорите, жил ваш родственник? — Виктор протянул Грегуару несколько монет.
— Улица Линнея, дом четыре. Ну, мне пора, мсье, надо козочек кормить. — И старик посмотрел на собаку. — Пошли домой, Дурло. Мы с тобой сегодня честно заработали свой кусок хлеба!
«Когда находишь ответ, загадка кажется легкой», — пытался успокоить себя Виктор. Теперь он знал, что слова из записки «ул. Л., прв. 1211» означали: «улица Линнея, первый этаж, 12 ноября».
Он подошел к зданию под номером четыре. Дом как дом, ничего особенного. Что делать — просто постучать в двери и войти? Не вызовет ли это подозрений? В итоге он остановился на варианте, который уже не раз срабатывал.
За дверью послышались шаркающие шаги, и появился похожий на бульдога консьерж.
— Полиция, — сухо сказал Виктор, готовый сочинить любую небылицу, чтобы доказать это заявление.
— А, так вы по поводу господина Попеша со второго этажа? Ваши из комиссариата уже приходили, допрашивали меня. У него нет семьи, только дальний родственник родом откуда-то из окрестностей Шартра. Но я никогда его не видел и понятия не имею, как его зовут и где он живет. Больше мне нечего сказать. Печально, конечно, но, когда работаешь с дикими зверями, риск неизбежен.
— Я пришел в связи с другим делом.
— А, из-за старика Седилло? Так он поклялся, что больше не будет плеваться из окна. Мне даже жаль его: каково это — жить затворником в четырех стенах? Ему скучно, вот он и развлекается, как может.
— Вы позволите войти?
— Прошу вас. — Консьерж посторонился. — Извините за беспорядок. С тех пор как от меня ушла жена, прибраться тут некому.
Он впустил Виктора в душную каморку, загроможденную мебелью, смахнул с одного из стульев крошки, кивком предложил Виктору сесть, а сам плюхнулся на табурет поближе к бутылке красного вина и немытому стакану.
— Надеюсь, вы не арестовывать его пришли?
— Нет… Я веду расследование, это простая формальность.
— Ну, хорошо, я вам расскажу. Молочник ему ноги отдавил, вот он головой и тронулся. У него совсем никого не осталось, только я его и кормлю, причем, заметьте, плачу за продукты из своего кармана…
— Хорошо, я поговорю с жильцами, которые хотели бы получить компенсацию за беспокойство.
— Вы о тех, кто на первом этаже? Мадемуазель Бунь можно не считать — она уехала в Дижон ухаживать за больной матерью. А остальные пришли поздно, когда старик Седилло уже угомонился и спать лег.
— То есть они ввели полицию в заблуждение? — строго произнес Виктор. — Это им дорого обойдется. Назовите их имена!
— Ну, вообще-то, я не знаю их имен. У нас пустовали три комнаты, а тут появился некий мсье Дюваль и заплатил за два месяца вперед. Дело было в сентябре. Он сказал, что это для его дочери и зятя, что они, мол, живут в Монтаржи [56] и хотят, чтобы у них было гнездышко в Париже, чтобы приезжать, когда им вздумается.
— А как выглядел этот мсье Дюваль? Толстый, лысый, с окладистой бородой и светлыми глазами?
56
Маленький городок неподалеку от Парижа.
— Извините, мсье, но тут я вам помочь не могу: с ним Антуанетта говорила. А на следующий день она собрала свои пожитки и ушла, оставив мне на память лишь квитанцию из прачечной да три банки сливового варенья. Вот ведь как подло жизнь устроена: встретишь женщину, полюбишь, женишься, надеешься состариться с ней вместе, а потом в одно прекрасное утро — раз, и просыпаешься один в холодной постели. — Он наполнил свой стакан. — Вот я и утешаюсь как могу.
— Хорошо, тогда опишите, как выглядят зять и дочь мсье Дюваля, — потребовал Виктор.
— Ну… — задумался старик. — Я впускал их всего раза два… у меня тогда так башка раскалывалась… а на следующее утро ставни у них были наглухо закрыты. Да и что мне за дело: в конце концов, за аренду уплачено, а слежка в мои обязанности не входит, это по вашей части. Так что скажете насчет старика Седилло? Может, ему решетку на окно установить, он тогда и не сможет высовываться… А коли вы хотите его допросить, надо бы мне пойти предупредить, не то его еще, чего доброго, удар хватит.
— Нет-нет, не беспокойтесь, я постараюсь все уладить.
Консьерж проводил Виктора и, глядя ему вслед, пробормотал себе под нос:
— Надо же, полицейский, а такой славный малый!
Виктор лежал на кровати и с удовольствием наблюдал, как Таша расчесывает свои роскошные рыжие волосы.
Вернувшись, он попросил у нее прощения. Она рассмеялась, и они решили никуда не ходить. Весь день провели вместе, перекусили дома, а потом Таша показала Виктору картину, что стояла у нее на мольберте. Он изобразил восхищение и решил, что выскажет свои замечания как-нибудь в другой раз. Ведь он тоже терпеть не мог, когда критикуют его фотографии.
В дверь постучали. Виктор насторожился.
— Ты кого-нибудь ждешь? — взглянул он на Таша.
Она покачала головой. Виктор накинул халат и пошел открывать. За дверью стоял Жозеф.
— Что-то случилось? — нахмурился Виктор.
— Нет, мсье Легри, не случилось, но я знаю, кто убийца, — взволнованно заявил тот.
В прихожей появилась Таша, и Виктор красноречивым жестом прижал палец к губам.
— Что же вы в дверях топчетесь, Жозеф? Заходите! — радушно пригласила она.
Мужчины уселись возле печки.