Роковой подарок жениха
Шрифт:
– А я на диете…
– Закажем что-нибудь диетическое, – неуклюже шутил Тарханин.
Он вышел из машины и загораживал ей дорогу к подъезду. Уля стояла, поглядывая по сторонам. Она избегала смотреть ему в лицо, в глаза. Одетая в легкое летнее платье, она продрогла.
– Возьми мой пиджак…
– Нет, спасибо! Я лучше пойду.
– Раньше ты не могла меня пригласить домой из-за матери. А сейчас?
– Что было, то прошло. Где ты был все эти годы, когда мы с мамой перебивались на гроши? Потом она болела, а я работала с утра до ночи, чтобы покупать лекарства и платить врачам. Потом она умерла… Уходи, Игорь, оставь меня в покое…
– Я
– Куда ты пропал после выпуска? Я ждала, что мы вместе будем поступать в университет, что ты поможешь мне готовиться…
– Ты не захотела стать моей женой. Почему?
– Мы оба были детьми, Игорь! Что тебе мешало просто любить?
Он растерянно молчал. Та Уля не имела привычки упрекать его в чем-либо. Возможно, он не давал повода. Тогда все было проще.
Темнело. Собирался дождь. В сыром воздухе пахло мятой. Этот аромат шел от Ули – в ее карманах, вероятно, полно мятных конфет. Впрочем, у нее нет карманов.
Тарханин отметил, что ее стильные босоножки и сумочка одного цвета, из мягкой кожи, – он знал, сколько стоят такие вещи. Видимо, статьи, которые она пишет, пользуются спросом и хорошо оплачиваются.
«Это она! – думал Тарханин, глядя на ее талию, обтянутую желтым шелком платья. – Напрасно я сомневался. Или не она? Неужели я схожу с ума? Не похоже… Я по-прежнему прекрасно справляюсь с работой, нормально общаюсь с людьми, решаю вопросы. Все мы – пешки в руках времени. За четырнадцать лет я сам стал другим. Меня не узнать!»
Первые капли дождя падали на асфальт, оставляя темные пятна, шумели в листьях старых лип. Порыв ветра растрепал волосы Ули.
– Мне холодно, Игорь, – сказала она. – Да и ты промокнешь… Пока!
Она повернулась и быстрой походкой направилась к подъезду.
Он смотрел ей вслед, пока она не исчезла за дверью. В окне первого этажа колыхнулась занавеска, мелькнуло лицо старухи…
Тарханин, ощущая на себе пристальный взгляд, сел в машину и завел двигатель…
Глава 5
Суздаль, XVII век
Покровский женский монастырь
День за днем проходила перед старицей Ольгой вся ее жизнь. Беззаботное детство, сладостная юность, тревожное ожидание замужества…
Жарко, истово молилась царевна Ксения в Троицкой обители, просила себе любви, счастья с молодым герцогом Иоанном. Гнала прочь дурные мысли, ночные страхи. Потеряла сон… Едва сомкнет веки – разверзается перед нею бездна, куда она стремительно падает… летит, летит… и нет той бездне конца и края. Кто-то невидимый злобно хохочет, вещает скрипучим голосом: «Высоко вознеслась, голубица… больно падать будет! Не свадьба у тебя впереди, – срам и бесчестие! Беду привез на своем корабле твой суженый, обручился он не с тобой – со смертью безглазой. Плачь, царевна, пока все слезы не выплачешь! А когда выплачешь, вырвешь от горя свои черные косы, расцарапаешь нежные щеки…»
– Господи! – в ужасе шептала царская дочь. – Почто караешь? В чем моя вина?
Преданная мамка, которая всюду сопровождала Ксению, успокаивала.
– Какие у тебя грехи, дитя?
– А гордыня? – рыдала Ксения. – Разве батюшка мой не тем же грешен?
Мамка испуганно озиралась: не колыхнется ли парчовая занавесь, не скрипнет ли дверь? Доносчиком мог оказаться кто угодно: и постельница [7] , и простая прислужница.
7
Постельница – придворная должность в допетровской Руси.
– Тише, тише…
– Я завет нарушила, повидалась с женихом до венца, – стуча зубами от нервного озноба, призналась Ксения. – Лицо свое ему открыла. Поклялись мы друг другу в верности навеки…
Мамка затрясла рогатой кикой [8] , запричитала.
– Нельзя было! – сокрушалась она. – Кто ж тебя надоумил?
– Сама… сама! Не утерпела.
8
Кика – старинный женский головной убор, разновидность платка, повитого вокруг головы.
Царевна прижала руки к груди, так забилось сердце при воспоминании о тайной встрече. Датский принц был изящен, воспитан в европейском духе, по-русски знал всего пять слов, но у любви – свой язык, понятный лишь двоим. По тому, как засияли его глаза, дрогнули красивые губы, Ксения догадалась, что вызвала у нареченного ответное чувство.
– Мы созданы один для другого, мамушка…
Старуха прижала ее к себе, как в детстве, гладя по густым шелковистым волосам.
– Даст Бог, сыграем свадебку! Уж я меду напьюся досыта. А ты спи, спи…
Она запела колыбельную, коей убаюкивала маленькую Ксению, и та сладко вздохнула, закрыла темные очи. Ишь, брови-то собольи, ресницы в полщеки, губы алые, будто спелые вишни. Как же красу такую не полюбить, яблочком наливным не соблазниться? Сказывают, иноземки сухи, желты и корявы, волос не моют, в мыльню не ходят…
Мамка уложила царевну, подлила маслица в лампаду, опустилась на колени и давай бить поклоны, молить Богородицу о заступничестве, просить счастия для своей любимицы.
В полночь Ксения проснулась, вскочила, потребовала зажечь свечи. Во сне ей привиделся диавол в царском обличье. Кто то был, она не узнала. Московский люд и бояре поклонялись сему диаволу, а царевну отдали ему на растерзание. «Ежели жить хочешь, покорись!» – шептал скрипучий голос. И стоял в палатах запах серы, дыма и крови…
– Они все м-мервтые… – бормотала Ксения. – Мертвые…
– Кто? – наклонилась над нею мамка.
– Батюшка… матушка… и б-братец…