Роковой роман Достоевского
Шрифт:
По понятным причинам, нарисовавшись в квартире предков, я не смогла сказать всей правды. Просто констатировала: Виктора задержали, обвиняют в убийствах. А я с ним жить больше не хочу и не буду. Мне все равно, убивал он или нет. Я больше его не люблю. Мне нравится другой человек, и это серьезно.
Маман громко охнула и как подкошенная рухнула на стул.
– Валокордин там. – Она махнула рукой на холодильник.
Выпив капли, маман резво побежала в спальню, разбудила уже приснувшего папана. И на пару они мне устроили обструкцию.
– Я тебе говорила, что не надо так рано выходить замуж! – кричала маман.
Папан, еще толком не проснувшись, бубнил:
– Да-да.
– Я
– Да-да, – подтвердил папан.
– Но сейчас… – маман решительно двинула кулаком по столу. Папан очень вовремя успел поймать падающую сахарницу, – сейчас ты не можешь его бросить! Это подло, это низко, это предательство! И я уверена, что это какое-то недоразумение. Ты знаешь мое мнение о Вите, мне твой муж не нравится. Но он не может быть убийцей, это очевидно. И потом, вот ты говоришь, что любишь другого. Ты опять не права! Ты не можешь никого любить, ты просто не знаешь, что это такое. Любовь – это прежде всего ответственность. А судя по тому, как ты ведешь себя со своим мужем, ответственности в тебе нет!
– Да-да. – Папан наморщил лоб, сделал глубокий вдох.
И тут его как понесло…
– Элеонора, мама права. Ты потребитель. Наше общество, к сожалению, сегодня ставит во главу угла удовлетворение только материальных запросов. И иногда сторонники такой теории (весьма ошибочной, на мой взгляд) говорят, что потребительство – это позитивная тенденция, потому что потребитель думает о потреблении и вследствие этого не скатится ни к национализму, ни к фашизму, ни к прочим проявлениям экстремизма. Я даже не говорю о том, что потребительство – это бег к нечеткой цели, ведь каждый день появляются все новые модели телефонов, компьютеров, строятся все лучшие дома и так далее. А человек, не достигающий цели, не чувствует комфорта, и это в конечном итоге все равно приведет к негативным для устойчивости государственной системы настроениям. Но речь не об этом. Потребительство нивелирует отношения между людьми. Моральные рамки исчезают…
Папан, увлекаясь, шпарил свою речь все быстрее и быстрее. И я, запутавшись, в конце концов не выдержала:
– Пап, ты это к чему? Я не понимаю тебя! Потребительство, потребительство. Мне бабки Виктора по боку были. Я выходила замуж, потому что любила. А сейчас прошла любовь, завяла морковь. Так бывает!
– Да ты не понимаешь. А я… я не могу тебе доказать, что ты эгоистична и думаешь только о себе. Для тебя Виктор – как старые джинсы. Поносила и выбросила. Как устаревший телефон или вышедший из моды пейджер. Но люди – не вещи. Я точно знаю, что так нельзя. Но как доказать, что нельзя обижать детей, что надо заботиться о родителях? Я точно в этом уверен, но я не могу доказать. И своего нового мужчину ты точно так же бросишь, как бросила Виктора. И это даже не твоя вина! Просто этот культ навязывается всеми средствами массовой информации, и их воздействие оказывается сильнее влияния среды…
Папан еще много чего трындел, но я терпеливо ждала, пока он иссякнет. Лучше не перебивать. Папан – препод, а они такие, начнешь цепляться, как разойдутся, потом ваще фиг успокоишь.
Когда папан наконец устал, маман, еще раз хлебнув валокордина, продолжила эстафету.
А я молча изучала скатерть. Мне так хотелось, чтобы предки меня пожалели. Но они же не знали всего, что происходило в нашей семье. Поэтому и обижаться на них, наверное, не стоило. К тому же они слегка в маразме. Твердят: потребитель, эгоист. Но разве люди не должны стремиться делать свою жизнь лучше? В квартире делают уборку, выбрасывают хлам.
Когда мы наконец разбрелись по комнатам, чтобы сделать вид, что спим, я включила компьютер.
И мне стало так горько… Моя вдруг снова распустившаяся любовь к Кириллу от воплей родителей свяла, окончательно и бесповоротно.
Я вспоминала его голос, его признания и… ничего не чувствовала.
Тогда я подумала о Викторе. И поняла, что мне абсолютно на него наплевать.
Попыталась описать события сегодняшнего дня. Перечитывая, поймала себя на мысли, что переживаю… из-за того, что библиотечные книжки опять спустили в хранилище, а реферат сдавать через пару дней… Получается, маман и папан правы, я монстр, думаю только о себе. Эгоистка и предательница, ага.
Но я все равно считаю, что человек не должен предавать прежде всего себя. Так честнее. Если какие-то правила – да даже самые лучшие – вызывают протест, то на фиг такие правила. Even betrayal is better than hypocrisy. [60]
Глава 8
Екатерина Владимировна Матвеева возвращалась домой из магазина. И мысленно себя ругала.
Вот ведь баба, вот дура! Вроде и ужасы блокады только со слов мамы знает. Но все равно, как пенсию дадут – бежит в магазин, еды накупает полные сумки. А нести-то их тяжело, все-таки немолодая уже. А дверь в подъезд как неудобно открывать! И пачка макарон из пакета вывалилась…
60
Даже предательство лучше, чем лицемерие ( англ. ).
Она вышла из лифта и от неожиданности вздрогнула. На лестничной клетке стояла высокая светловолосая женщина, звонила в квартиру Савельевых.
– А Валерия Петровича нет и, скорее всего, долго не будет еще. – Екатерина Владимировна опустила тяжелые сумки с продуктами и полезла в сумочку за ключами. – Наверное, вы Анечка, да? Двоюродная сестра Валерия Петровича? Он мне альбом показывал, а у меня такая память на лица.
– Нет, я не Анна. Мы с Валерием Петровичем работаем вместе. Что-то не могу до него дозвониться, а вопрос срочный.
Голос у нее был хриплый, простуженный. Матвеева взглянула на верхнюю одежду женщины и решила: в таком-то тонюсеньком то ли плащике, то ли пальтишке простудиться недолго. Длинный, просторный, а все равно несолидный какой-то.
– Валерий Петрович, наверное, в больнице еще, – предположила Екатерина Владимировна, открывая дверь в общий коридор. – Танечке утром опять стало плохо, она так кричала, я через стенку даже слышала, хотя стены у нас в доме толстые. А потом я мусор пошла выбрасывать – вижу, вышли они вдвоем. Не могу даже сказать, что Таня плохо выглядела. Обычно – рассеянная, улыбающаяся. Но Валерий Петрович сказал, что приступ был тяжелый, все равно надо врачам показаться.
– Что ж, тогда я пойду.
Екатерина Владимировна, собиравшаяся пригласить женщину к себе в гости, немного расстроилась. Поговорить после смерти мужа даже не с кем, а хочется. Того же Валерия Петровича обсудить: золотой он человек, как о сестре заботится и спиртного в рот не берет.
Но потом решила, что, наверное, женщина торопится. Вот ведь даже дозвониться не смогла, так сама приехала, прямо в квартиру. Видимо, что-то случилось, и не до гостей ей сейчас.
– Что-нибудь передать соседу? – прокричала Матвеева вслед удаляющейся незнакомке.