Роковые обстоятельства
Шрифт:
— А ты сама не догадываешься? — зловеще сузив глаза, поинтересовалась Катрин. — Хорошо еще, что я вовремя успела схватить его за руку…
— Это все из-за меня?
— Перестань, Надин, — снова попросил Павел Константинович, слегка отстраняя руки от лица, — теперь уже все кончено, все погибло…
— Но почему, почему вы так говорите, папенька? Я сделаю все, что вы хотите! — внезапно выпалила она, отворачиваясь и утирая слезы.
Титулярный советник опустил руки и многозначительно посмотрел на старшую дочь.
— Ты готова принести эту жертву ради нашей семьи? — негромко переспросил он.
В комнате повисла тишина. Улучив момент, Катрин проворно подняла с ковра револьвер и незаметно от отца, находившегося к ней спиной, спрятала его в книжный шкаф, заложив толстым томом в синей обложке. При этом она еще приложила палец к губам, призывая младшую сестру молчать.
Павел Константинович выжидательно глядел на Надежду, и она обреченно вздохнула:
— Если ничего больше не остается… Когда я должна пойти к нему?
— Мы скажем тебе позднее, Надин, — подала голос Екатерина.
Надежда покинула кабинет быстро, словно спасаясь бегством, избегая поднимать голову, чтобы не столкнуться взглядом с сестрой или отцом.
— Кажется, у нас все получилось? — спросил Павел Константинович, на что Катрин лишь неопределенно пожала плечами.
Эту ночь Надежда провела без сна: стоило закрыть глаза, как ей мерещилась та самая картина из кабинета восковых фигур, которая в свое время произвела на нее столь жуткое впечатление. Только вместо инквизитора в красной мантии, она видела перед собой лысого и жирного банкира Дворжецкого, а среди монахов, стоявших вдоль стен с надвинутыми на глаза капюшонами, у двоих лица были открыты — ими были ее отец и сестра!
Разумеется, что себе она представлялась пытаемой девушкой, у которой клещами вырывали ногти. Во всей этой сцене присутствовал и еще один персонаж — только вместо молодого мулата, подслушивавшего в соседней комнате и пытавшегося разбить себе голову о стену, Надежде чудился Денис Винокуров.
На следующий день, когда она, совершенно разбитая, вернулась домой после лекций, ее ждало новое потрясение — в комнате, прямо на постели, лежала роскошная шуба из меха серебристого соболя. Она была настолько хороша, что Надежда охнула от восторга и принялась гладить этот замечательный мех замерзшими с улицы руками, а потом опустилась на колени перед кроватью и припала к нему щекой, с наслаждением ощущая приятную пушистую теплоту.
Затем она вскочила на ноги, подхватила шубу с постели, — какой же легкой она оказалась! — и уже хотела примерить, как вдруг ее озарило чудовищное подозрение.
— Маша! — изо всех сил закричала Надежда, с омерзением отбрасывая шубу обратно на постель.
Не прошло и пары минут, как в комнату вбежала горничная.
— Откуда это? — тыкая пальцем в сторону шубы, сдавленно поинтересовалась Надежда.
— Ваш папенька распорядился доставить, — простодушно улыбнулась девушка. — Красивая, правда? Вы бы ее примерили, барышня…
— Уходи!
— Неужто она вам не нравится?
— Пожалуйста, уходи!
Удивленная горничная обиженно пожала плечами и вышла. Надежда без сил опустилась на стул, кусая губы, чтобы не разрыдаться. В этом неожиданном подарке было столько цинизма и чего-то невыносимо отвратительного, что она не могла даже видеть эту злополучную шубу, о которой когда-то так сладко мечтала.
Надежда не могла понять: какое из этих чувств — ужас, отвращение или негодование — ее больше угнетает. Плата за будущий грех — и цена ее девичьей чести! — оказалась ужасающе унизительной, но гаже всего было то, что эту цену назначили самые близкие ей люди…
Чувствуя себя совершенно потерянной, она какое-то время сидела неподвижно, а затем внезапно вскочила на ноги и начала быстро собираться. Девушка выбежала из дома в своем старом меховом жакете, оставив новенькую соболью шубу на том же месте, где и нашла.
Денис медленно возвращался от врача, с отвращением поглядывая на небо и думая про себя о том, что даже тяжелые свинцовые тучи предпочтительнее этой сплошной серой пелены, угнетающей своим неимоверным однообразием. В небе, даже заполненном самыми грозными тучами, всегда есть какое-то движение, а, стало быть, жизнь и надежда, но в этой беспросветности таится смертная тоска! Наверное, именно так должен представляться самый страшный ад: не в огненном пламени котлов, рядом с которыми шуруют черти, а как однообразная серость, когда нет ни чувств, ни мыслей, ни времени, ни перемен…
Настроение у него было настолько скверным, что, взбираясь на свой этаж, он попросил квартирную хозяйку:
— Говорите всем, что меня нет дома.
Войдя в комнату, Денис тщательно задвинул щеколду и бросился на постель. Сейчас ему меньше всего хотелось видеть кого бы то ни было, но особенно — Ливнева или Воробьева. Они бы принялись его всячески тормошить и рано или поздно заставили бы назвать тот позорный диагноз, который ему сегодня поставил старенький, суховатый старичок — специалист по венерическим болезням:
«У вас, молодой человек, гонорея, иначе именуемая триппером!»
Что за мерзость и какое феноменальное невезение — повинуясь уговорам тех же приятелей впервые в жизни, спьяну, посетить бордель и с первого же раза подцепить эту проклятую болезнь, одно только название которой вызывает циничные или осуждающие ухмылки! Какой позор!
А ведь он искренне любит красивую, непорочную девушку и совсем недавно, впервые в жизни, поцеловал ее своими оскверненными губами! И какой это был удивительный поце… Боже, да ведь он же мог ее заразить!
От этой мысли Денис пришел в такой ужас, что зарылся лицом в подушку и глухо застонал. Если это действительно случится, то он немедленно наложит на себя руки каким угодно способом — бросится в Неву, отравится, застрелится, повесится, — все, что угодно, лишь бы не быть виновником позора этой чудной девушки!
Какое же он ничтожество — сладострастное, пакостное ничтожество! — чтобы будучи влюбленным поддаться на уговоры подвыпивших друзей и отправиться к падшим женщинам. Нет, поделом ему, поделом! А если случится самое худшее, и он умрет во цвете лет, то это и будет наивысшей справедливостью! Такие отвратительные негодяи, как он, просто не имеют права осквернять землю и заражать других людей, не говоря уже о том, чтобы влюбляться, жениться и плодить себе подобных…