Роковые письмена
Шрифт:
Ну да бог, с ними с этими временами, все это в прошлом, ты есть технарь нового поколения, и тебя ждет совсем другая жизнь, но все-таки ты технарь, и мышление у тебя соответствующее, и для тебя пустота может возникнуть только как результат механического действия.
– С физической точки зрения пустоты нет. Если взять самый мощный насос и откачать из некоторого объема все до последней молекулы, то останется вакуум, заполненный виртуальными частицами.
– Вставил Андрей
– Правильно, точно также духовная пустота, кажется пустой и беспринципной лишь на первый взгляд. И для получения Пустоты нужен специальный
Начиная с этого места Учитель стал писать слово Пустота с большой буквы.
– Что же это за насос должен быть?
– втягивался Умка.
– Вера.
– Вера в пустоту, в Nihil?
– удивился Андрей вспоминая сданный на отлично зачет по философии.
– Nihil мы проходили.
– Нет, Ницшианский Nihil всего лишь убийство христианского Бога, то есть фактическое признание его существования в прошлом. Это только промежуточный этап на пути к Пустоте! Истинная же Пустота ничего не отрицает, потому что она вечна и является смыслом всего.
– А можно ли увидеть Пустоту, без веры?
– Нет, но можно достичь состояния, после которго Вера возникает. К примеру, возьмем сверхмощный микроскоп и направим его на зеркало, постепенно повышая увеличение. Да, чуть не забыл, очки с тобой?
– Да, только дужка отломлена, но будут держаться.
– Хорошо одевай. Что ты там видишь?
– Вижу свой глаз и кусочек лба. У меня над левой бровью родинка. Андрей вспомнил, что у мамы родинка в том же самом месте. Надо бы хоть на письмо ей ответить. Перед глазами всплыл истрепанный конверт с мальчиком, запускающим змея, и высоко летящим в небе белым лайнером. Конверт был еще доперестрочный, и для надежности мама приклеила к нему две лишних марки с изображением первого космонавта.
– О чем то задумался? Не останавливайся, повышай кратность. командовал Учитель.
– Есть повышать кратность, - бодро ответил Андрей и увидел нечто далекое из детства.
Однажды он выменял настоящую лупу, в роговой оправе, наверное, еще дореволюционную, принадлежавшую какому-нибудь ювелиру. После опытов со спичечными головками и лакированной поверхностью стола, он навел линзу на свою руку и увидел, что рука его сделана из настоящей крокодиловой кожи.
– Вижу поверхность, напоминающую крокодиловую кожу или дно высохшего озера. На пересечении трещин - кочки, из которых торчат тонкие и прозрачные стволы.
– Люди и земноводные - братья, - напечатал Учитель и посоветовал:
– Подведи поближе к хрусталику.
Появилась красное в синих и розовых прожилках болото, за которым начинался молочный, а потом зеленовато-голубой океан.
– Я в красном море.
– Догадался Андрей.
– Уже близко, - приободрил Учитель.
На горизонте что-то чернело.
Земля?
– подумал Андрей и радостно напечатал:
– Вижу землю!
– Обетованную, - добавил Учитель.
Черная черта потихоньку приближалась, и по мере приближения становилось ясно, что "земля обетованная" не есть материк над уровнем моря, а некая впадина с почти отвесными конусообразными краями. Когда он приблизился к самому краю, и заглянул в темное бездонное отверстие, у него закружилась голова.
– Там кромешная темень, что это вход в преисподнюю?
– напечатал Андрей, потом покачнулся, замахал судорожно руками, не зная, за что зацепиться.
– Нет, это твое поверхностное Я. Тебе
Почва стала уходить из-под ног. То, что раньше было хотя бы поверхностью воды, распалось на отдельные, снующие в беспорядочном хороводе, огромных размеров насекомые. Он автоматически прибавил увеличение, и звери начали распухать и растворяться, и оказалось, что и внутри их то же, что и снаружи - беспросветная пугающая темень.
– Что ты видишь?
– контролировал погружение Учитель.
– Пустоту, перед которой все равны.
– Правильно, а теперь прислушайся.
– Я слышу, - Андрей напряг остатки сознания, - твой голос и еще какой-то шум со свистом.
– А говорят, в ней ничего нет, - рассмеялся Учитель.
– Это не свист, но Ветер Пустоты, рожденный моим дыханием. И этот Ветер есть слово, просто оно такое огромное и важное, что ты не можешь его услышать целиком, и оно все время длится, и кажется, шумит ветер или завывает вьюга.
– У Венимаина Семеныча тоже шумит в ушах, - почему-то вспомнил Андрей.
– Конечно, ведь между тобой и ним тоже Пустота, она заполняет и связывает все, она и есть единственный смысл всего.
Андрей распался на атомы, а те распались в Пустоту. Он не осознавал уже своих границ, он был везде, и его не было нигде. Он был легок и текуч.
– Мне здорово, - не сдерживая восторга, напечатал Андрей.
Теперь стоило ему подумать о чем-нибудь, как оно сразу же возникало из Пустоты. С высоты птичьего полета видит себя маленьким мальчиком, бегущим с первой школьной пятеркой, через поселок, затерявшийся на краю Перми. Ему так хочется побыстрее показать маме дневник, а еще остается метров пятьсот и здоровенный гусь, перегородивший путь к счастью. От испуга мальчик спотыкается и падает лицом в траву. Перед глазами всплывает огромный морщинистый, как лицо вечно пьяного кузнеца Демидова, лист подорожника, а над ним уже поднимается с хищным шипением гусиная плошка. Улыбаясь, Андрей поднимает себя маленького одним желанием и тот, трепыхаясь, словно щенок в мамкиных зубах, переносится прямо к покосившемуся дощатому забору. Мальчонка скрывается за калиткой, а Андрей взмывает в голубое чистое небо и жаворонком оглашает окрестности.
Потом наступает весна, и он превращается в длинную капающую сосульку под школьной крышей. Первое солнышко играет в его прозрачном сердце, и он кожей чувствует, как уменьшится его Я. С последней каплей он летит вниз к оттаявшей земле и застывает сверкающим брильянтовым шариком на тоненьком салатовом стебельке.
После наступает зима, и всю Землю, именно с большой буквы, охватывает снегопад. Огромные пушистые хлопья, торжественно, как это бывает только в новогоднюю ночь, падают на все материки, и планета покрывается толстым сверкающим слоем.