Роковые письмена

Хлумов Владимир

– Что-то ты, Михаил Антонович, зарапортовался.

– Это не я зарапортовался, это чистый писатель запутывается.

Доктор махнул рукой и изрек:

– А вообще литература - это всегда есть крик души о помощи под видом желания спасти человечество.

Воропаев вспомнил отца Серафима и спросил:

– Ты в Бога веришь?

Доктор устало потянулся.

– Пора бы вроде по возрасту, а никак не могу. Знаешь, что меня во всех религиях раздражает?
– и не дожидаясь реакции продолжил, Претензия. Претензия на последнюю истину. Вот появись такая, скромная

что ли, вера, чтобы не заявлял, мол, я пророк, следуй за мной и только, хочешь следуй, а не хочешь, отдохни посиди, мол, я и сам не ведаю, куда иду, а так сомневаюсь, на мир гляжу и тихо радуюсь...

– Но как же те самые проклятые вопросы?

– Не знаю, - искренне сказал доктор и, не спрашивая, налил еще по одной:

– Ну давай, - И выпив, добавил,

– Я тебе в серафимовой палате постелю, а сам пойду в ординаторскую.

Ничего?

– Нормально, - ответил Воропаев, и покорно отправился спать.

Там он сразу же уснул, и снилась ему всякая дрянь, от которой у него только и осталось впечатление неудобства и запах нечистых носок. А утром пришел доктор, протянул стакан с водой и огорошил.

– Я тебя, Вениамин Семеныч вчера тоже пожалел, не стал говорить, а то ведь и не уснул бы.

– О чем ты?
– жадно выпив воды, спросил Воропаев.

– Я ведь в палате был, когда отец бредил. Он только в сознании Апоклипсис речетатировал, а бредил он вполне по-светски. Воропаев весь напрягся.

– В общем, резюмируя, скажу так, тот Новый Человек изобрел адское оружие массового возмездия и в электричке его пробовал.

– Возмездие кому?

– Богу, - доктор пожал плечами и уточнил, - в лице его образа и подобия - человечеству.

– Какое оружие?

– Не сказал, и потом не говорил, когда я спрашивал, видно, не помнил ничего в сознании. А может и помнил, да ему некогда - молитва знаешь сколько времени отнимает? Вот какая штука, господин полковник.

15

Еще теплился на сетчатке вспыхивающий звездами экран дисплея, еще помахивал ободранный собачий хвост, а он был уже далеко, за пределами старой московской квартиры. Он сидел в мягком плюшевом кресле шинкансана, устало глядел, как за окнами со скоростью двести пятьдесят километров в час убегали назад кочкообразные японские горы. Япония ему казалась гектаром болота, увеличенным до размеров страны.

Причем, и влажность, и температура, масштабировались соответственно.

Его окружали аккуратно одетые с белыми воротничками раскосые лица. На электронном табло пробегали сообщения о маршруте следования поезда.

Носили чай-кофе, и всякую сладкую дребедень. Вдали на горизонте неподвижно стояла Фудзияма.

"Отчего здесь люди маленькие, а насекомые большие?", вертелся риторический вопрос. Он повернулся, и ему показалось, что он уже не в Японии, большой человек, а мелкое насекомое в горшке с комнатными цветами. Вокруг теперь сидели русские люди, двоих он узнал сразу это был отец Серафим и манекенщица Катерина, и еще узнал Андрея, а вот коренастого Вениамина Семеновича он видел в первый раз. Странно, что он не видит себя

среди всей честной компании. Он оглянулся, позади сидели нищенка с мальчиком, мальчик хитро подмигнул и показал язык. А этих он узнал, но ему кажется, что еще кого-то не хватает.

– Куда едем, господа, - услышал он свой голос.

– В Шунью, - раздался сзади голос Петьки Щеглова

– Куда?
– удивился Воропаев.

– Шунья - это по- русски Чермашня, в которую Иван Карамазов ездил, пока Смердяков папеньку пестиком...
– начал разъяснять Петька

– Он шутит, - перебила Даша,

– Мы едем медитировать в сад камней в буддийском темпле.

– А кто же оплачивает такую дорогостоящую прогулку?
– заволновался Воропаев.

– ЦРУ, - опять влез мальчонка.

– Ну, тогда ладно. Братцы, вы потише, я посплю до Камакуры, а то всю ночь в самолете стюардессы: чего изволите, чего изволите, Абрау Дюрсо...

Послышался могучий воропаевский храп.

– А я совсем не устала, - сказала Катерина, и вызывающе положила ногу на ногу. Даша прикрыла мальчику глаза, а отец Серафим спросил:

– Почему нет с нами отца Серафима?

– Он уже этого дерьма нахлебался в молодости, - пояснил неизвестно откуда появившийся доктор Михаил Антонович.

После слов доктора они сразу очутились, на веранде перед садом камней, причем уже босиком. Больше всех переживал Воропаев:

– Братцы, я с этой работой, носки два дня не менял, могут быть осложнения.

– Так не снимали бы своих сапог, - посоветовал Петька.

– Как же можно-с...

– Тсс, - Даша приложила пальчик к губкам и села рядышком с ним.

– Ты сколько камней видишь, Петька?
– спросил Воропаев

– Все вижу, двенадцать.

– А как же идея непостижимости?
– заволновался доктор.

– Так они ж узкоглазые, и поле зрения соответственно... не рассчитано на нас.

– Татаро-монголы недоработали, - быстро схватывал Михаил Антонович

– Я в прошлой жизни тут рядышком был, на Сахалине.

– Понесла нелегкая...
– возмутился Воропаев

– Точно, потом локти кусал, - согласился Доктор.

– А мне кажется, еще кого-то не хватает.
– Снова он услышал свой голос, но на него никто не обратил внимания.

– Смотрите, какие бороздки ровные, - показала Даша на приглаженное пространство, крытое гравием.

– Аккуратисты, - прокомментировал Воропаев

– А я знаю, отчего у них место медитации так устроено, - догадался Андрей

– Почему, - спросили все хором, кроме Петьки.

– Понятно, если бы они в пустынях жили, то поклонялись бы каждому саксаулу. У них же тут от этой растительности места живого нет.

– Не понимаю, зачем мы такую даль пехали, - вдруг сказал Петька, философски глядя на бесконечные серые полосы.

Все насторожились.

– Мы сами сад камней, - многозначительно изрек мальчик.

– Как эта?
– возмутился Воропаев.

– Мы всегда одного камня не видим - себя.

– А я вся взмокла, - сказала Катерина и, сбросив платье, выбежала в сад.