Роль жертвы
Шрифт:
— Почему? Боялась или плохо себя чувствовала?
— Почему? Да просто пластом лежала, не могла подняться. И все плакала, говорила, что какой-то голос ей говорит, что ее никто не любит. Вы представляете, снимается она в главной роли, в роли актрисы, которой маньяк звонит и говорит, что ее никто не любит и она должна умереть. А Танька начинает наяву это лепетать. Мол, ей и вправду кто-то звонит. Что мы все должны были подумать? Что у нее крыша поехала. Вжилась, понимаете, в роль жертвы.
— Она лечилась после этого?
— Ну да, когда вернулись в Питер, Латковский ее положил в клинику неврозов. Но толку было мало.
— Лиза,
— Господи, да конечно. А потом еще эту горничную убили, Татьяна вообще с цепи сорвалась, все твердила, что она виновата, что эту Лилю из-за нее убили. Перепутали потусторонние силы, — Райская усмехнулась.
— А про горничную что вам известно?
— Известно, что нашли ее на речке, убитую, вроде даже изнасиловали ее. Во всяком случае, белье валялось рядом. Дело в том, что они с Татьяной были похожи, это все замечали. Они как-то даже платьями поменялись. Самое интересное, что нашли ее в Татьянином платье.
— В платье Климановой? Так, может, действительно хотели убить Климанову?
— Послушайте... — Лиза посмотрела прямо мне в глаза, за что ее было убивать? Кому она мешала? Это несерьезно. И потом, все знали, что Климанова свое платье подарила горничной. Да нет, это просто совпадение. Меня допрашивали по делу об убийство горничной, я все это рассказала.
— А кого подозревали в убийстве, вы не знаете?
— Кого? Мужа, конечно. Или местную гопоту. Там места-то дикие, не академгородок.
— Значит, вы считаете, что на самом деле угроз не было? Что Татьяне все это казалось?
— Ну посудите сами: она ночью всю гостиницу перебудит, орет. Мы приходим, она дверь открывает и говорит — кто-то звонил, говорил эти гадости. Мы ее успокаиваем, а я потом у дежурной спрашиваю — звонил кто-то к Климановой в номер? Соединение-то через коммутатор. Оказывается, никто не звонил.
В дверь просунулся молодой человек ангельской наружности и, извинившись, позвал Райскую куда-то, где без нее обойтись никак не могли. Райская заизвинялась передо мной, но объяснила, что она вынуждена уйти.
— Конечно, Лиза, — я поднялась. — Мы еще встретимся, мне нужно будет записать все, что вы рассказали. Последний вопрос: у Климановой были травмы?
— Травмы? — переспросила Райская. — Что вы имеете в виду?
— Только то, что сказала. Не падала ли она? Не нападал ли на нее кто-нибудь? Не ушибалась ли она? Может, в театре на репетиции?..
Райская недоуменно покачала головой.
— Да нет, насколько мне известно, никаких травм. Никогда. Вообще люди часто ломают руки и ноги, а у нее даже переломов никогда не было. Она была такая спокойная, ходила аккуратно, даже зимой не поскальзывалась. Нет, никаких травм.
Мы попрощались, и я ушла. Я понимала, что свидетельство одного человека надо перепроверять, допросить еще кого-то, но времени не было. Надо Петю сюда прислать, пусть он артистов подопрашивает. Он такой дотошный, душу из них вынет. А я пока подумаю над тем, что узнала от Райской. Все-таки близкая подруга. Значит, травм не было, и никто ей на самом деле не звонил.
Только вот куда девать костные мозоли от переломов ребер, зафиксированные при вскрытии трупа Климановой, и потусторонний голос, который я сама слышала по телефону в ее квартире?
С тюрьмой тянуть было нельзя. Помимо беседы насчет похищенной из Эрмитажа картины, Лешка просил срочно
Удивительно, но мне повезло, и народу в изоляторе было немного. Правда, на первом контрольно-пропускном пункте, где отбирают удостоверения, оружие и мобильные средства связи, а взамен выдают карточки-заместители, назревал какой-то скандал, но я, не особо прислушиваясь, прошла на выход, миновала металлоконтроль, предъявила сумку, в которой даже не пыталась пронести в изолятор что-либо запрещенное, чего, впрочем, и без меня хватало там в избытке, и направилась в следственные кабинеты.
Не успела я раскрыть принесенную с собой газету, как выводной открыл дверь в занятый мною следственный кабинет и представил моему взору господина Бородинского, одетого в белоснежный спортивный костюм, чисто выбритого и довольно улыбающегося.
— О! Какая встреча! Мария Сергеевна! — радостно восклицал Барракуда, осознав, что вызвали его ко мне. — А я-то, грешным делом, подумал, что меня не в тот кабинет привели. Думаю, следак болен, а адвокат вчера был. Чем обязан?
Я вкратце объяснила ему ситуацию и, не удержавшись, выразила удивление тем, что он меня помнит.
— А как же! Век не забуду!
Несмотря на свою внешнюю лощеность, Костя Барракуда был по натуре парнем довольно простоватым и абсолютно необразованным. Но к культуре тянулся и всегда использовал возможность поговорить с культурным человеком. В данном случае, по его представлению, со мной. Я с ним виделась второй раз в жизни, а познакомилась при довольно смешных обстоятельствах.
Несколько лет назад мне по одному из дел было очень нужно допросить некоего Альберта Бородинского, на которого в подтверждение своего шаткого алиби ссылался один из задержанных бандюганов. Поскольку сведениями о местонахождении искомого свидетеля я не располагала, я отправила в РУБОП, осуществлявший оперативное сопровождение моего дела, отдельное поручение с просьбой найти и представить ко мне в прокуратуру господина Бородинского. Отдельное поручение, как водится, потерялось, а сроки по делу потихоньку текли, и настал день, когда они должны были кончиться. Я позвонила начальнику отдела РУБОПа и раздраженно напомнила про свое затерявшееся поручение. Буквально через пять минут мне перезвонил оперативник, специализирующийся на борьбе с карапузовской группировкой, и попросил подтвердить, что мне нужен Бородинский. Я подтвердила, совершенно забыв, что помимо моего свидетеля, в карапузовской группировке существует некий Костя Барракуда по фамилии Бородинский, в то время уже являвшийся заметной фигурой, собственноручно замочившей по заказу Карапуза несметное количество видных отечественных бизнесменов и, по досадной случайности, одного иностранного, оказавшегося на линии огня в казино, где Барракуда исполнял очередной заказ.
В семнадцать часов того же дня, когда я уже отчаялась получить нужные свидетельские показания, открылась дверь моего кабинета, и на пороге встал во всей красе молодой человек с лицом типичного представителя криминалитета, одетый, однако, в шелковый костюм и благоухающий невероятным парфюмом. Мои коллеги потом еще два дня принюхивались в коридоре и закатывали глаза.
Молодой человек спросил:
— Бородинского вызывали?
— Документы, — рявкнула я, пребывая в гневе оттого, что этого вшивого Бородинского мне пришлось домогаться полгода, а он еще и улыбается.