Роман Булгакова Мастер и Маргарита: альтернативное прочтение, Барков Альфред Николаевич

Придет день, я восстану открыто на него. Да не только, как на человека, но и как на писателя. Пора сорвать маску, что он великий художник. У него, правда, был талант, но он потонул во лжи, в фальши.

И. Бунин 2

Приведенные выше слова И.А. Бунина процитированы Верой Николаевной в ее дневнике. Далее она продолжает от своего имени: «Мне грустно, что все так случилось, так как Горького я любила. Мне вспоминается, как на Капри […] Ян сделал Горькому такую надпись в своей книге: «Что бы ни случилось, дорогой Алексей Максимович, я всегда буду любить вас» […] Неужели и тогда Ян чувствовал, что их пути могут разойтись, но под влиянием Капри, тарантеллы, пения, музыки душа его была мягка, и ему хотелось, чтобы в будущем это было бы так же. Я, как сейчас, вижу кабинет на вилле Спинола, качающиеся цветы за длинным окном, мы с Яном одни в этой комнате, из столовой доносится музыка. Мне было очень хорошо, радостно, а ведь там зрел большевизм. Ведь как раз в ту весну так много разглагольствовал Луначарский о школе пропагандистов, которую они основали в вилле Горького, но которая просуществовала не очень долго, так как все перессорились, да и большинство учеников, кажется, были провокаторами. И мне все-таки и теперь не совсем ясен Алексей Максимович. Неужели, неужели…»

Этими словами «Неужели, неужели…» с авторским отточием Веры Николаевны обрывается мучивший ее вопрос. В общем, для дневника, который она вела в Одессе, такой обрыв фразы не является характерным. Должны ли были эти слова развить

предшествовавшую им мысль о том, что большинство из обучавшихся на вилле Горького социал-демократов были провокаторами охранки? Если так, то тогда переход «Мне все-таки и теперь не совсем ясен Алексей Максимович» достаточно красноречив. В общем, подозрения эти, если они действительно зародились у Буниных, отнюдь не парадоксальны. Там, на вилле «Спинола», действительно была особа, причем весьма близкая к Горькому, которая ссорила между собой представителей различных направлений российской социал-демократии. О ней и ее роли речь ниже – в разделе, посвященном прототипу образа Маргариты. Здесь же, в словах Веры Николаевны можно усмотреть наличие подозрений в отношении самого Горького.

О том, что такая направленность мыслей о Горьком не является чем-то необычным для Буниных и их окружения, свидетельствует сделанная через полгода (23 февраля/18 марта 1919 года) запись в этом же дневнике:

«Тут перешли к большевикам, а от них к Горькому. Куликовские говорили, что когда Бурцев написал, что «откроет им, кто был на службе у немцев, то все содрогнутся», многие подумали о Горьком».

Примечательно: «многие» подумали. То есть, уже не Бунины, как это предполагается в отношении содержания предыдущей выдержки, а именно «многие». Причем Бурцев явно имел в виду не Ленина, связь которого с германскими властями ни у кого в то время сомнений уже не вызывала. Чтобы уяснить всю серьезность утверждения Веры Николаевны, следует учитывать неординарность личности В.Л. Бурцева, знаменитого своей деятельностью по выявлению провокаторов охранки («ассенизатор партий» – так его называли). Разоблачение таких крупнейших провокаторов, как Азеф и Малиновский – его личная заслуга. В 1928 году, когда сам Бурцев в это время был уже в эмиграции, в СССР даже была издана его книга «В погоне за провокаторами» (переиздана в 1989 году издательством «Современник»). В 1917 году Бурцев выступил против антивоенной, «пораженческой» позиции Горького, обвинив писателя в измене родине.

С точки зрения оценки позиции Булгакова в данном эпизоде характерным является то, что стоило Бурцеву только намекнуть, как тут же «многие» подумали о Горьком. Значит, почва для этого существовала. Поэтому фраза «Неужели, неужели…» с достаточной степенью вероятности может быть истолкована в изложенной выше интерпретации.

«Многие подумали»… Конечно, сделанные в далекой Одессе замечания Веры Николаевны в своем личном дневнике могут кому-то показаться недостаточно веским основанием для использования в данных построениях. Согласен. Но все дело в том, что обвинение Бурцева точно так же было воспринято и самим Горьким. Более того, комментарий Горького на статью В.Л. Бурцева «Или мы, или немцы и те, кто с ними», опубликованную 7 июля 1917 года в «Русской воле» и послужившую началом кампании обвинений в печати Горького в измене родине, вошел в его эпистолярий. В письме к своей жене Е.П. Пешковой он писал: «Дурак Бурцев опубликовал в газетах, что скоро он назовет провокатора и шпиона, имя которого «изумит весь мир». Публика начала догадываться и догадалась: это Горький».

Подозрения в отношении Горького стали настолько значительным фактом того времени, что впоследствии даже каноническая «Летопись жизни и творчества М. Горького» поместила комментарий по этому поводу 3

Отсюда следует, что к отступничеству и сотрудничеству с инфернальными силами, как оно изображено в романе Булгакова, склонность у Горького существовала изначально. И поскольку уж «многие подумали», то и Булгаков мог об этом знать.