Роман Галицкий. Русский король
Шрифт:
Две седьмицы с малым стояли ляхи станом. А потом посланные в зажитье отряды принесли весть - на помощь Всеволоду движутся рати из Бельза и Луцка.
Против такой силы устоять было трудно. Даже коли разбить обе рати поодиночке - после этих двух боев ляшская конница и дружина Романа будут так потрёпаны, что владимирцы легко добьют их.
Мечислав Старый понял это сразу. Назло Казимиру помогая сестриничу, он сам пошёл с полками и сразу сообразил, что будет, если цвет его войска погибнет. Узнав о том, что брат Мешко потерпел поражение, Казимир немедленно развяжет усобицу, чтобы
Вечером, когда уже все знали о приближающихся двух ратях, но ещё ничего не решили, Мечислав пришёл в избу, где стоял Роман, и с порога заявил ему:
– Видит Бог и Дева Мария - я люблю тебя, как сына. Ты нашего корня, настоящий Болеславич. И это будет очень худо, если Болеславич падёт в бою. У меня дома нестроение с младшим братом - у тебя нестроение с младшим братом. Я помогаю тебе, ибо мы родня. Но твой брат и мой сестринич тоже. К нему пришла помощь, и его теперь трудно одолеть. А что, если дома к моему брату тоже придёт помощь? Кто поможет мне? Поэтому прости. Я буду молиться за тебя и скажу сыновьям, чтобы молились, но не буду больше ратиться.
Роман сидел у стола, ещё не завершив походного скромного ужина. Положив кулаки на стол, он молча выслушал Мечислава и поднял на него ястребиный холодный взор:
– Бросаешь?
– Так угодно Богу! Пойми меня…
– Нет, - Роман сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев.
– Это ты пойми меня! Если я не войду во Владимир, я…
– Ты сможешь. Ты Болеславич по матери и Мономашич по отцу. У тебя есть другая родня. У меня такой родни нет - кроме Казимира, а он мой враг. Поэтому ты пойми меня, но я ухожу.
– А я?
– Роман так и не встал и смотрел на старого князя снизу вверх.
– А я клянусь Исусом и Марией, что не буду с тобой ратиться, ибо ты тоже моя родня. Хочу, чтобы ты помнил это и чтобы не было между нами вражды. Прощай!
Мечислав подошёл, наклонился, обнимая Романа за плечи, и быстро вышел.
На другой день, наскоро собравшись, ляхи уходили восвояси. Русские дружинники и бояре, провожая их, ворчали себе под нос: «Трусы! Попировали, пожировали, а как до дела - в кусты!» Но вслух никто не высказывался; Стоило бросить хотя бы косой взгляд на Романа - и у самых смелых замерзали языки.
Уходил он из Волыни, словно побитый пёс бежал. Торопил дружину, загоняя коней и людей. То и дело поднимал коня в бешеную скачку, надеялся остудить пылающее лицо. Но тёплый ветер только трепал его короткие чёрные волосы, раздувал полы корзна и не приносил ни телу прохлады, ни душе отдохновения. А молиться - молитвы дело баб и слабых. Только они ищут у Бога помощи. Сильный человек об ином просит высших сил - чтобы ему не мешали. Вот и Роман был готов кричать в синее небо с пятнами облаков: «Не мешай, Отче! Дай свершить задуманное!»
Вечерние сизые сумерки на привале были наполнены стрекотом сверчков и криками ночных птиц в поле. От речушки тянуло туманом. В темноте яркими цветами цвели костры, возле которых на потниках, сёдлах и просто так расположились воины. Они отдыхали. Отроки помешивали в котлах сдобренную салом кашу. Люди смотрели на огонь, молча вдыхали запахи ужина.
Роману не сиделось в лёгком походном шатре. Душным казался ему светлый полог. Он вышел на воздух. Постоял, потом плотнее запахнул корзно и шагнул в темноту. Взмахнул рукой, останавливая тронувшихся было за ним по пятам отроков.
Который день не мог он ни спать, ни есть. Который день не было ему покоя. Гоня от себя мысли, побрёл в луга, где пофыркивали кони. Но, не доходя немного, приостановился.
Ближнего костра было почти не видать от столпившихся вокруг воинов. Кто сидел, кто привстал на колено, кто стоял, опершись на копьё. Все молчали, и только один голос, молодой, высокий, тянул песню:
Ой, ты степь моя, степь ковыльная! Ты дубравушка с частым ельничком! Не гулять уж мне, добру молодцу, по родной земле, земле-матушке.Никем не замеченный, Роман подошёл, остановился, слушая.
Мне не мять цветов в заливных лугах, Из ручья не пить ключевой воды, Не дышать в полях чистым воздухом, По реке не плыть да с товарами. Ты прости-прощай, земля-матушка. Не сменял тебя я на дальний край. Только стала ты мне чужбинушкой, Стороной чужой да неласковой… Уж как молодца взяли вороги. Взяли вороны ясна сокола…Кто-то переступил с ноги на ногу, оглянулся и заметил Романа.
– Княже?
Дружинники зашевелились, освобождая место ближе костру. Певец, смущённо хлопнув ресницами, замолк и вскочил. Роман прошёл в круг.
– Как звать?
– спросил он певуна.
– Митусем, - ответил тот.
– Откуда ты?
– Галицкий.
Роман дёрнулся, словно его ударили по щеке.
– Оно и понятно, - процедил он.
– Что, тяжко?
– Как же не тяжко, - чуть смущённо ответил дружинник.
– И птица на своё гнездо летит, а мы по земле скитаемся. Надоело уж.
Он хотел ещё что-то добавить, но засмущался совсем и замолк. Роман обвёл потяжелевшим взором собравшихся.
– Кому ещё, - раздельно произнёс он, - надоело? Дружина молчала. Притихли даже у соседних костров.
И это молчание сказало Роману многое без всяких слов.
– Ишь ты, - он задержал дыхание, посмотрел на огонь.
– Мните, мне в радость мотаться без пристанища? Я князь, а не голь перекатная. И вы дружина моя, а не ватага калик перехожих… Мы ещё вернёмся. И тогда будет всё. И стол, и кров.