Роман императрицы. Екатерина II
Шрифт:
«Вы меня спрашиваете, почему я пишу столько комедий. Отвечу вам, как г. Пенсэ, по трем причинам: primo, это меня забавляет; secundo, я хотела бы поднять русский театр, который, за недостатком новых пьес, был несколько заброшен, и tertio, потому, что следовало щелкнуть по носу духовидцев, которые начинали его задирать. „Обманщик“ и „Обольщенный“ имели необыкновенный успех… Что забавнее всего, это то, что на первом представлении вызывали автора, который… сохранил полное инкогнито, несмотря на свой громадный успех. Каждая из этих пьес дала в Москве антрепренеру по 10.000 рублей за три представления».
Как видно, не только драматурги простые смертные рисуют себе прием, который им оказывает публика, в слишком привлекательном виде, — от этой маленькой слабости не спасает иногда и царский венец.
В «Обманщике» и «Обольщенном» Екатерина хотела выставить Калиостро и одураченных им русских. Вообще большая часть ее пьес представляла комические или сатирические произведения на философские, социальные и религиозные темы. Она в них смело нападала на идеи, вкусы, нравы и даже на отдельных людей, которые ей не нравились или мешали ей. Эти комедии — лучшее из всего, что было написано ею. Но понимания и чувства театра в Екатерине не было вовсе. Ее комедии, как и драмы, лишены драматического элемента в прямом значении этого слова: в них нет ни уменья вести интригу или производить нужный эффект, нет ни
Эта сцена делает честь уму и сердцу Екатерины; в ней много истинного комизма. Но существует предположение, что и этот юмор, и те благородные и возвышенные идеи, которыми были проникнуты ее комедии, принадлежат не ей. Сравнивая их с тем, что было написано ею до комедии «О время!» и после нее, например, с тяжеловесною сатирой «Всякая всячина», некоторые критики пришли к убеждению, что невероятно, чтоб Екатерина могла писать в одно время так хорошо, в смысле и формы и содержания, а в другое — так слабо. По-видимому, у нее был анонимный сотрудник для комедий, и именно Новиков. Период драматической деятельности императрицы, действительно, совпал со временем ее сближения с этим выдающимся человеком, когда она стала работать в его журналах. Идеи ее комедии безусловно принадлежали Новикову. Но принадлежала ли ему также и их талантливая разработка? Ответить на это трудно. Достоверно только то, что до своей дружбы с Новиковым (возникшей между ними как раз в то время, когда она закрыла его периодическое издание «Трутень») Екатерина не писала комедий. И она перестала их писать после своей ссоры со знаменитым публицистом. Правда, она еще продолжала работать для сцены, но уже в другом роде и со значительно меньшим успехом. Длинные исторические хроники, которые она писала в последние годы царствования, интересны только с точки зрения идей, выраженных в них; но это отнюдь не драматические произведения. Это скорее исторические или политические диссертации, написанные на тему о том, какое громадное значение имеют на земле цари, господствующие над людьми. Эти цари — так, как их понимала Екатерина, — пользуются всевозможным могуществом и всяческою властью, вплоть до права менять по своему желанию идеи, обычаи и даже нравы своих подданных. Они своего рода философы — даже когда их зовут Рюриком или Олегом — и парят на недосягаемой высоте над бессмысленной массой народа. Народ же, в представлении Екатерины, являлся сборищем детей, хотя и не злых, но наивных, глупых и непокорных и требующих поэтому, чтоб их вели за собою твердою рукой. Впрочем, Екатерина с искренним доброжелательством изображала в своих драмах эти низшие существа. Она интересовалась их манерой жить, говорить, их верованиями, поэзией; охотно рисовала их живописные деревенские сценки, пляски, песни. С другой стороны, избранники, призванные управлять толпою, выходили в описании императрицы какими-то идеальными лицами, кроткими, великодушными, доступными, любящими правду, снисходительными, хотя и строгими в пресечении зла. И если этот воображаемый параллелизм не совсем совпадал с действительностью, то, по обыкновению, это не тревожило Екатерину. В драмах ее, как и везде, торжествовал ее непоколебимый оптимизм, не останавливавшийся ни перед какой неправдоподобностью. Так, в первом акте герой драмы Олег закладывал Москву; во втором он женил и возводил на киевский престол своего воспитанника Игоря; в третьем — въезжал в Константинополь, где император Лев, принужденный заключить с ним мир, устраивал ему великолепную встречу; и, наконец, в последнем акте Олег присутствовал на олимпийских играх и прибивал свой щит к колонне в память своего пребывания в столице Восточной империи. Эта манера писать историю и драму напоминает несколько те балаганные представления, которые дают для народа на масленице. Но Екатерина под заглавием драмы «Начальное управление Олега» смело подписала: «Подражание „Шекспиру“. Винить ли ее за это? Ведь она делала это безусловно в простоте души, и ее Олеге чувствуется зато искренний патриотизм, который значительно искупает прочие недостатки этого „исторического представления“. Ее же „Горе-богатырь“, о котором мы уже говорили, — он был написан и дан на сцене в 1789 году по случаю шведской войны, — в полном смысле слова нелепость. Музыка Мартини не могла скрыть убожества и пошлости этого грубого произведения, содержание которого было взято Екатериной из народной сказки (Фуфлыга-Богатырь).
Мы должны быть, впрочем, тем снисходительнее к литературным опытам императрицы,что она сама никогда не придавала им значения. Она говорила о них просто, без всякого ложного самолюбия. Ее комедии и драмы казались ей превосходными, как и все, что она делала, — в то время, пока она работала над ними. Но как только они были окончены, и пыл творчества в ней остывал, к ней возвращались обычные для нее справедливость суждения и здравый смысл, и она оценивала свои произведения по заслугам, сознавая, что у нее нет литературного дарования. Она, не обижаясь, выслушивала критические замечания, которые позволял себе делать ей Гримм, и писала ему:
«Итак, вы думаете, что от моих драматических произведений ничего не осталось, не правда ли? Ничуть не бывало. Я утверждаю, что они достаточно хороши! раз, что нет лучших, и так как на них все сбегаются, смеются, и они охладили, по-видимому, сектантскую горячку, то эти пьесы, несмотря на свои недостатки, имели желательный для них успех. Пусть пишет, кто может, лучшие, и когда этот человек найдется, мы писать перестанем, а будем забавляться его комедиями».
По-видимому, — и это предположение имеет за собой довольно веские основания, — Екатерина писала большую часть своих комедий по-немецки. Относительно «Горе-богатыря» это можно сказать почти с полною достоверностью. Найти русского переводчика Екатерине было не трудно. Эту работу часто исполнял для нее даже Державин. Когда же она хотела, чтобы ее пьеса была представлена по-французски на сцене Эрмитажа, то тоже не полагалась обыкновенно на свои познания в этом языке: так, француз Леклерк, домашний доктор гетмана Разумовского, перевел ее комедию «О время!» Этот перевод был издан в 1826 году парижским Обществом библиофилов, в количестве лишь тридцати экземпляров. Затем известный сборник «Theatre de l'Ermitage» содержи! шесть драматических произведений императрицы и большое число других, принадлежащих перу графа Шувалова, графа Кобенцля, принца де-Линь, графа Строганова, фаворита Мамонова и д'Эста, француза, причисленного к кабинету ее величества. В Национальной библиотеке в Париже хранится еще театральный сборник 1772 года, где три пьесы приписываются Екатерине и напечатаны на русском языке.
Екатерина писала, кажется, и романы. В третьем томе своей «Истории немецкой литературы» Курц называет ее в числе немецких писателей восемнадцатого века, как автора восточного романа «Обидаг», написанного ею, по его догадкам, в 1786 году. Он приписывает ей еще другие повести, тоже на ее родном языке, но заглавия их не приводит.
Среди литературного наследства, оставленного Екатериной, есть также несколько побасенок и сказок. Но сказки эти — с первой из них Гримм познакомил в 1790 году читателей своей «Correspondance», — хоть и написаны ею для внуков, не годятся для детей. «Царевич Хлор» так же, как и «Царевич Февсй» — философские сказки вроде вольтеровских, с аллегориями, нравоучениями и научными терминами, совершенно недоступными детскому пониманию. А между тем Екатерина хорошо знала душу ребенка и умела становиться на уровень молодого, свежего и наивного детского ума; к тому же искренне любила детей. Но когда она брала в руки перо, ей случалось забывать даже то, что было ей близко и дорого. С другой стороны, в ее сказках нет ни воображения, ни оригинальности, ни даже самостоятельности замысла. Идея их, как почти всегда у Екатерины, заимствована ею у других, — а именно у Жан-Жака Руссо и Локка.
Наконец, Екатерина бывала изредка даже поэтом. Страсть к стихотворству проявилась в ней, впрочем, очень поздно. «Представьте себе, — писала она в 1787 году Гримму — плавая на моей галере по Борисфену, он (граф Сегюр) хотел научить меня слагать стихи. Я рифмоплетствовала в течение четырех дней, но на это требуется слишком много времени, а я начала слишком поздно». Однако год спустя она просила Храповицкою достать ей словарь русских рифм, если таковой существует.
Не знаем, каким успехом увенчались поиски ее секретаря, но, начиная с 1788 года, императрица рифмоплетствовала довольно часто то на русском, то на французском языке. В августе 1788 года она написала грубоватые стихи на шведского короля и сочинила французскую комедию «Voyages de Mme Bontemps», которую хотела разыграть в виде сюрприза в апартаментах фаворита Мамонова в день его именин. В январе 1789 года она послала Храповицкому два русских четверостишия на взятие Очакова. Одно из них замечательно по силе мысли и некоторых выражений. Что же касается их поэтической формы, то она ускользает от нашей оценки:
О пали, пали с звуком, с треском,Пешец и всадник, конь и флот,И сам, со громким верных плеском,Очаков, силы их оплот.Расторглись крепи днесь заклепны,Сам Буг и Днестр хвалу рекут,Струи Днепра великолепныШумняе в море потекут.А вот французское четверостишие, написанное Екатериной в виде эпитафии, по случаю смерти И.И. Шувалова, который с 1777 года имел чин обер-камергера:
SI GITMONSEIGNEUR LE GRAND CHAMBELLANA CENT ANS BLANC COMME MILAN;LE VOILA QUI FAIT LA MOUEVIVANT IL GRATTAIT LA JOUE.Думаем, что этих примеров достаточно.
Кроме всего перечисленного, Екатерина занималась еще и переводом «Илиады». В государственном архиве сохранились три листа перевода, исполненного ею собственноручно. Несомненно — она бралась за многое.
IV. Екатерина — редактор журнала. — Ее полемика с «Трутнем» Новикова. — Решающий аргумент. — «Трутень» запрещен. — Положение печати в России. — Временное сближение Екатерины с Новиковым. — Журнал княгини Дашковой. — Сотрудничество в нем Екатерины. — Ее полемика с Фонвизиным. — Императрица начинает сердиться. — Покорный противник. — Нападки Екатерины на княгиню Дашкову и Академию Наук. — Гнев княгини Дашковой. — Разрыв. — Екатерина отказывается от работы в журнале. — Конец «Собеседника». — Мысли Екатерины об искусстве писать.
Екатерине трудно было бы не увлечься публицистикой в эпоху, когда периодическая печать начинала играть выдающуюся роль в европейской жизни. Но Екатерина больше, чем увлекалась ею; она отдалась ей всей душой: она ничего не умела делать наполовину. Пекарский доказал, что она не только принимала деятельное участие в журнале «Всякая Всячина», который стал выходить с 1769 года. но состояла его главным редактором. Главною целью этого журнала была борьба с «Трутнем» Новикова. «Трутень» нападал на некоторые стороны русской жизни, бесспорно, достойные осуждения, и скептический и немного мрачный склад ума его издателя отражался на его критических статьях. Особенно Новиков преследовал повальное взяточничество, царившее среди чиновников. Екатерина отвечала ему на это тоном веселой насмешки. Неужели нужно непременно плакать и видеть все в черном свете? Ей хотелось, чтобы все были веселы и смотрели на жизнь легко. Взяточничество, бесспорно, скверная и даже отвратительная вещь, но ведь у несчастных чиновников столько соблазнов! Неужели же осуждать их безжалостно, не допуская даже для них никаких смягчающих обстоятельств? Вообще к чему быть таким непреклонным и требовать от человечества совершенства, которое ему недоступно? «Наш полет по земле, — говорила „Всякая Всячина“: — а не на воздухе, еще же менее до небеси». — «Сверх того, — прибавлял журнал, — мы не любим меланхолических писем». Новикову было, конечно, нетрудно возразить на это. Но у Екатерины был зато против него такой аргумент, с которым он был уже бессилен бороться: в один прекрасный день она заставила его замолчать, закрыв его журнал: «Трутень» был запрещен в 1770 году.