Роман императрицы. Екатерина II
Шрифт:
Кампания 1790 года началась для императрицы опять несчастливо. 23 и 24 мая в Петербурге слышалась пальба шведских пушек. Приходилось прибегать к крайним мерам. Кто-то подал даже мысль сформировать отряд из караульных солдат, стороживших правительственные здания. Екатерина прибегала к чтению Плутарха, чтобы черпать в нем бодрость духа, изменявшую ей. Она находилась в непривычном для нее нервном возбуждении: от крайнего отчаяния переходила к радости и не совсем обоснованному самодовольству. Когда победа адмирала Чичагова позволила Нассау-Зигену запереть Густава с его гребной флотилией в бухте, Екатерина поспешила выслать королю судно со съестными припасами и предложением капитуляции. Но она несколько поторопилась: Густав прорвался сквозь цепь русских судов и нанес в свою очередь Нассау-Зигену страшное поражение при Свенскзунде в день коронации императрицы. Испанский посланник Гальвес предложил тогда Екатерине свои услуги, чтобы начать со Швецией переговоры о мире, и она сейчас же дала ему свое согласие; мир был заключен 14 августа 1790 года на основании statu quo ante. Впрочем, одна из статей договора обязывала Россию отказаться
Опыт этой войны мог бы показать Екатерине, как опасно предпринимать слишком многое за раз и полагаться на свое счастье и на неудачу других. Но мы знаем, что этот урок не послужил ей на пользу. Не имея предлога возобновить войну с Турцией, о которой усиленно подумывали в Петербурге в 1794 году, Екатерина решилась в 1796 году на персидский поход. Но какую он имел цель? В сущности, весь смысл его был в том, чтобы дать военную славу Платону Зубову, сменившему в 1789 году Потемкина на посту фаворита, и, несмотря на свои двадцать девять лет, желавшему занять его место и во главе военной коллегии. Зубов не имел представления о военном искусстве, видел маневры лишь на парадах, но ему посулили пост военного министра и чин фельдмаршала, если бы войска, командующим которых он числился, оставаясь в Петербурге, одержали где бы то ни было хоть какую-нибудь победу. Во главе армии стал Валериан Зубов, двадцатипятилетний брат временщика, сражавшийся простым поручиком в последней войне с Польшей и потерявший ногу в одной из передовых стычек. Ему дали три миллиона на первоначальные расходы, в которых не обязывали отдавать отчета. Это был обычай, вошедший в силу со времен Потемкина. И чин фельдмаршала, обещанный одному брату, и три миллиона, отданные бесконтрольно другому, — вот единственное, что было реального в этом предприятии. Остальное всецело относилось к области фантазии. У Платона Зубова был, положим, свой план, разработанный им в уборной государыни, которым он, как когда-то Потемкин своими, увлек воображение Екатерины. Но если планы Потемкина бывали тогда близки к безумию, то план Зубова был совершенно сумасшедший. Греческий проект был теперь оставлен: Зубов находил в нем тот непростительный недостаток, что над ним работал когда-то его великий предшественник в милостях императрицы, и заменил его проектом индийским. Валериан Зубов должен был со своими 20.000 солдат пройти всю Персию до Тибета, оставить там гарнизон; затем, повернув назад, пересечь Анатолию, взять Анапу и отрезать Константинополь от Азии. К этому времени Суворов, перевалив через Балканы, соединился бы с ним под стенами Стамбула, а Екатерина, лично командующая флотом, подъехала бы к Константинополю морем.
Этой затее был дан ход. Валериан Зубов не прошел, правда, через всю Персию, а только приблизился к ней, но все-таки занял часть персидской территории и одержал несколько побед. Вместо Испагани, которую он должен был взять по плану брата, он овладел Дербентом и другими городами. Он посылал в Петербург реляции, составленные в том же высокопарном тоне, как их писал несколько лет спустя Наполеон. При приезде курьера с театра войны брат его на расспросы окружающих отвечал пренебрежительно: «Пустяки, еще один город взят нами». Но по мере того, как экспедиция подвигалась вперед, положение ее становилось все труднее. Вначале, чтобы приписать себе славу победы при штурме, Валериан Зубов должен был принуждать туземцев защищаться под страхом быть поднятыми на штыки. Но вскоре он встретил уже действительно сопротивление. И он громко стал требовать денег и подкреплений.
Смерть Екатерины положила вовремя конец этой разорительной и фантастической кампании.
Генералам, находившимся под командой Валериана Зубова, Павел послал приказ вернуться как можно скорее в Россию, хотя бы с остатком войска. Брат фаворита не был даже предупрежден об этой мере, и в один неожиданный день очутился без командования и без армии. Таков был конец последней политической мечты Екатерины.
Но судьбы этой императрицы и ее народа были неисповедимы, потому что наступил день, когда мечта эта, воскреснув вновь, получила действительное осуществление: денежные затраты и человеческие жертвы, погребенные ею в песках Закавказья, оказались небесплодными, и безумное предприятие импровизированного генерала, первого поднявшего русское знамя на этом далеком побережье, указало России путь для грандиозных завоеваний, несущих в себе, может быть, залог чудесного будущего.
Книга третья
«Друг философов»
Глава первая
Любовь к литературе, к искусству, к науке
I. Книги. — Библиотека Дидро. — Библиотека Вольтера. — Любила ли Екатерина литературу? — Две литературные эпохи: вторжение иностранных элементов и реакция в национальном смысле. — Державин и Новиков. — Роль Екатерины в этой борьбе. — Она была ничтожна или печальна. — Почему? — Литературные вкусы Екатерины. — Отчего она не любила Расина? — «Бесполезное испытание» Седена. — Бомарше не вызывает в ней смеха. — Литературная беседа с дворецким. — Екатерина охладевает к французской и увлекается немецкой литературой. — Странный выбор авторов. — Не Лессинг, не Гете, не Шиллер. — Она и в литературе ценит прежде всего политику. — Ее идеи в области литературной критики на целый век идут впереди ее эпохи. — Екатерина в роли мецената. — Русская академия.
Граф Гордт, швед, служивший в прусской армии и взятый в плен русскими, оставил о своем пребывании в Петербурге интересные записки. Первые пять месяцев он провел в тюрьме. Это было в царствование Елизаветы. Вступив на престол, Петр освободил его и пригласил к себе обедать.
— Хорошо ли с вами, по крайней мере, обращались во время вашего заключения? — спросил император. — Не бойтесь, говорите свободно.
— Очень дурно, — ответил швед. — Мне даже не давали книг.
В эту минуту кто-то сказал громко:
— Какое варварство!
Это был голос Екатерины.
В другом месте мы постараемся выяснить, что представляли отношения Екатерины с главными создателями ее популярности в Европе, отношения, о которых говорили много, но которые все-таки мало известны. Вольтер и его товарищи по прославлению и по воспеванию «Северной Семирамиды» требуют от нас отдельного труда. Здесь же мы будем говорить об одной Екатерине.
Она любила книги. Она доказала это. Известно, как она купила библиотеку Дидро. Дора воспел великодушие ее поступка в стихах, вошедших в его «Избранные сочинения» и украшенных виньеткой, на которой амуры, закутанные в меха, мчатся куда-то в санях. Дидро просил 15.000 ливров за свое сокровище. Екатерина предложила ему 16.000, но с непременным условием, чтобы великий писатель оставался до конца жизни хранителем проданных книг. Таким образом, не покидая Парижа, Дидро сделался библиотекарем Екатерины в своей собственной библиотеке. Ему назначили за это жалованье в 1.000 ливров в год. Это было в 1765 году. Но на следующий год ему денег не заплатили. Такова была общая участь лиц, получавших пособия от монархов, и это происходило везде, не только в России. Но когда Екатерина узнала об этом через Бецкого, то просила его написать ее библиотекарю, что она не хочет, чтобы недосмотр ее чиновников мог принести какой-нибудь ущерб ее библиотеке, и что она передаст поэтому Дидро за пятьдесят лет вперед сумму, предназначенную ею для поддержания и пополнения ее книг, и что, по истечении этого срока, она отдаст вновь соответствующие распоряжения. К этому письму был приложен чек в 25.000 ливров.
Можно себе представить восторг в лагере энциклопедистов. Впоследствии библиотека Вольтера присоединилась в музее Эрмитажа к книгам Дидро. После смерти Фернейского старца Екатерина поручила Гримму купить их у г-жи Дени. Условия были такие: какая-нибудь сумма, по назначению самой императрицы, и статуя Вольтера в одной из зал ее дворца. Г-жа Дени рассчитывала на щедрость Екатерины, столь прославленную ее покойным знаменитым другом, а Екатерина, по словам Гримма, «желала отомстить память величайшего из философов за оскорбления, которые он терпел от своей родины». Родственники Вольтера, особенно его внуки, Миньо и Орнуа, протестовали против этой сделки, которая, по их мнению, оскорбляла их права и права Франции. Г. Орнуа пробовал даже воздействовать на Екатерину дипломатическим путем. Но императрица на своем настояла. Книги Вольтера входят теперь в состав Императорской Публичной библиотеки, которой были уступлены музеем Эрмитажа. Им отведена отдельная зала. Посредине стоит статуя Гудона, копия той, что украшает в Париже фойе «Comedie Francaisey». Здесь собрано всего около 7000 томов; большинство их в переплетах с корешком из красного сафьяна. Нет почти ни одной книги, в которой не было бы собственноручных пометок Вольтера.
Когда входишь в эту залу, то невольно, — для этого не надо быть французом, — испытываешь то неопределенное чувство, которое вызывают в нас вещи, поставленные не там, где им подобает быть: этим реликвиям и памятнику одного из величайших гениев, прославивших Францию, место, конечно, не здесь…
Но Екатерина обогатила не только этими двумя библиотеками громадную коллекцию книг и рукописей, которую завещала России. Король Станислав Понятовский был, как мы знаем, человек очень образованный. Вступив на престол, он стремился удовлетворить свои вкусы и внушал их и своим согражданам. Столица Польши много выиграла от этого. В ней и прежде была значительная библиотека, основанная в 1745 году двумя выдающимися учеными и доблестными гражданами, братьями Залускими. Понятовский еще дополнил ее. Но, взяв Варшаву, Екатерина перевезла в Петербург развенчанного короля, а вместе с ним и его библиотеку. Лишив поляков политической свободы, русская императрица решила, по-видимому, что они не нуждаются больше и в книгах.
Так проявляла Екатерина свою любовь к книгам. Но любила ли она также литературу? Этот вопрос может показаться странным. Но он невольно напрашивается, как то будет видно из дальнейшего. Царствование Екатерины совпало со знаменательной эпохой в истории литературного развития России. Предшествующий этой эпохе период — его всецело заполняла громадная фигура Ломоносова — резко отличался от нее. При Елизавете и несколько лет спустя русская литература жадно воспринимала и перерабатывала иностранные элементы; европейская культура входила в дверь или, вернее, бесформенную брешь, прорубленную топором Петра Великого. Но это вызвало неизбежную реакцию в национальном смысле, вступившую в борьбу с западным влиянием. Русский народный гений, загнанный и угнетенный, требовал восстановления своих прав: он стал с открытою враждою относиться к господству иностранной литературы и науки. Главными деятелями этой освободительной кампании против чужеземного ига были поэт Державин и публицист-сатирик и мыслитель Новиков. Но какое участие приняла в ней Екатерина? Мы уже знаем что она сделала с Новиковым: она сломала его перо и жизнь; пятнадцать лет заключения в крепости были ее последней наградой за его труды. С Державиным она поступила еще хуже: она сделала из него чиновника и придворного льстеца.