Роман императрицы. Екатерина II
Шрифт:
Русские писатели уже признают теперь, что в бывших провинциях Польши со смешанным населением польский элемент усилился со времени присоединения к России, так как введение в них русского крепостного права сделало в глазах массы крестьян священным то прошлое, когда они имели личную свободу, еще более ценную для них, нежели свобода политическая.
Такова мораль этой истории.
V. Войны. — Первая турецкая война. — «Борьба слепых с кривыми». — Победа России. — Турция падает до положения второстепенной державы. — Кучук-Кайнарджийский мир — только перемирие. — Екатерина хочет взять Константинополь. — Греческий проект. — Присоединение Крыма. — Вторая турецкая война. — Отрицательный результат. — Война со Швецией мешает планам Екатерины. — Опасное положение России. — «Платья Екатерины становятся слишком широки ей». — Верельский и Ясский миры. — Счастие Екатерины. — Новые воинственные планы. — Индийский проект. — Персидский поход. — Заключение.
Турция. — Швеция.
Первая
«Наверное, — писал Сабатье-де-Кабр герцогу Шуазелю, — у русской императрицы и ее приближенных вскружилась голова. Она только и мечтает, говорит и думает о том, чтобы взять Константинополь. Этот бред доводит ее до уверенности, что ее ничтожная эскадра (кое-как вооруженный флот, который должен был стать в Архипелаге под командование Эльфинстона) наведет ужас на столицу Оттоманской империи; что стоит только ее войскам появиться, чтобы обратить турок в бегство и занять их позиции; что диверсия в Грузии будет иметь самые страшные последствия в этих областях; что все отпавшие греки ждут, чтобы восстать, только помощи, которую она им посылает, и что все эти действия, вместе взятые, должны в будущем году раздавить турецкого султана и его империю, которой Екатерина II уже распоряжается в своем воображении, как своей собственной. Я не стану доказывать вам всю нелепость этих мечтаний, по которым можно лишь судить, как ошибались все, приписывая этой государыне талант к управлению и к политике: она пришла бы к менее безрассудным планам, если бы этот талант был бы так же действителен, как то можно было предполагать по нескольким остроумным фразам, сказанным ею писателям, по ее ловкому уму, способности к интриге и тому восхищению, с которым все беспричинно относились к очень заурядным событиям, возведшим ее на престол, и ее счастливой звезде, поддерживающей ее на нем».
Но Сабатье ошибся, и именно потому, что приписывал слишком мало значения этой чудесной «звезде» Екатерины. Константинополь, правда, не был взят, но после ряда блестящих побед, каких еще не знала русская армия, Кучук-Кайнарджййский мир (21 июля 1774 г.) довершил торжество России. Порта спустилась в число второстепенных держав. Христианское население Европейской Турции было поставлено как бы под покровительство России. Крым, ставший независимым, был готов к завоеванию. Россия оставляла за собою обе Кабардии, Керчь, Еникале и Кинбурн. Прутский договор, стоивший так дорого в 1711 году самолюбию Петра I, был разорван, и Польша даже не упоминалась в новом соглашении. Порта должна была молчаливо признать ее первый раздел.
«Когда Румянцов имел счастие заключить Кайнарджийский договор, — писал впоследствии граф Монморен графу Сегюру, — то, как теперь известно, у него было с собою только 13000 наличного войска против армии более чем в 100.000 человек. Такая игра судьбы не повторяется два раза в течение века».
Действительно, ей не суждено было больше повториться. Но Екатерина не отказывалась от своих честолюбивых планов, которые, несмотря на удивительный успех русского оружия, осуществились лишь наполовину. Мысль поднять греческих подданных Турции, очистить себе, при их помощи, дорогу в Константинополь и воскресить древнюю монархию Палеологов не переставала неотступно преследовать ее и после заключения мира. Это был ее знаменитый греческий проект. Екатерина и накануне смерти продолжала мечтать о нем. Идея эта, впрочем, сама по себе не была новой. Еще в семнадцатом столетии серб Юрий Крижанич высказывал ее. В 1711 году Петр тоже был воодушевлен ею, когда начал кампанию против Турции. В 1736 году русский посланник в Константинополе Вешняков указывал на необходимость подобной попытки в случае столкновения с Портой. В 1762 г. фельдмаршал Миних писал Екатерине: «Я могу доказать твердо обоснованными доводами, что с 1695 года, когда Петр Великий впервые осадил Азов, и до часа его смерти в 1725 году, в течение тридцати лет, его главным намерением и желанием было завоевать Константинополь, изгнать неверных, турок и татар, из Европы и восстановить таким образом греческую монархию». Побочная причина, не имевшая ничего общего с политикой, особенно привязала Екатерину к этой химере. В 1769 г., на одном из заседаний совета императрицы, фаворит Григорий Орлов неожиданно попросил слова, чтобы развить план экспедиции в Архипелаг, которая подняла бы окружные греческие племена против турок. Екатерина была поражена: Григорий Орлов очень редко подавал голос, когда дело шло о государственных интересах. Он открыто подчеркивал свое равнодушие к ним; невежество же его и так бросалось в глаза. Это сильно огорчало Екатерину; она упорно продолжала находить в своем любовнике необыкновенные способности и очень жалела, что он не применяет их во славу ее и свою собственную. Но на этот раз он был, по-видимому, хорошо осведомлен и горел желанием блеснуть своими знаниями. Екатерина не только удивилась, но и пришла в восторг. Секрет, впрочем, объяснялся просто. Грек Папазули, служивший у одного из Орловых, много говорил о своей родине и о том, что можно было бы сделать для ее освобождения. Кавалер Сен-Марк, французский офицер, находившийся прежде на службе у Венецианской республики и потом перешедший в Россию, подтвердил рассказ грека и представил Орловым некоторые документы. Наконец, некто Тамара, по происхождению украинец, разработал план экспедиции с тремя братьями, Григорием, Алексеем и Федором Орловыми. Екатерина сейчас же согласилась с ними. Экспедиция в Архипелаг была вопросом решенным. Но Григорий Орлов должен был остаться в Петербурге.
Пугачевский бунт заставил Екатерину в 1774 году остановить на время исполнение этого плана. Но как только грозный самозванец был уничтожен, она опять вернулась к своей любимой мечте. В 1777 году она — уже вместе с Потемкиным — рассматривала проект завоевания Константинополя. Панин находил этот проект безумным. Но этим он вызвал лишь собственную опалу. А после свидания с Иосифом II Екатерина решилась окончательно. Она написала императору 10 сентября 1782 года:
«Я твердо убеждена, имея безграничное доверие к Вашему Императорскому Величеству, что если бы наши удачи в этой войне дали нам возможность освободить Европу от врагов рода христианского, изгнав их из Константинополя, Ваше Императорское Величество не отказали бы мне в содействии для восстановления древней греческой монархии на развалинах варварского правительства, господствующего там теперь, с непременным условием с моей стороны сохранить этой обновленной монархии полную независимость от моей и возвести на ее престол моего младшего внука, великого князя Константина».
Иосиф не торопился ответить на это письмо. Он разделял, по-видимому, мнение маркиза Верака, который, извиняясь в 1781 году перед Верженном, что так долго не говорил с ним о любимом плане императрицы, объяснял это тем, что не находит эту идею «достойной ума Екатерины II». «Рожистое воспаление на голове», которым очень кстати заболел император, не позволяло ему довольно долгое время отнестись к предложению союзницы с должным вниманием. Он сделал это лишь два месяца спустя, и Екатерина вряд ли могла быть удовлетворена теми туманными фразами, которые он прислал ей в своем письме. Он находил, что только события войны могут осуществить намерения императрицы. Но в случае успеха, с ею стороны, разумеется, не встретится никогда препятствий к исполнению всех желаний ее величества, «если они соединятся с его собственными».
Тонкий льстец Гримм начал уже называть Екатерину «императрицей греков», хотя она и отрекалась от этого титула. Но это было просто кокетством с ее стороны: на следующий же день после рождения второго сына Павла, в 1779 г оду, она писала любимому поверенному своих тайн: «Этот нежнее старшего, и едва на него пахнет холодным воздухом, прячет носик в пеленки; он любит тепло… ну, да мы знаем с вами то, что мы знаем!..» В то же время она старалась уверить всех, что этот избранный ребенок был совершенно случайно назван Константином, и что благодаря такому же слепому случаю ему была назначена в кормилицы гречанка Елена: «Разве позволительно злословить по поводу каких-то имен!.. Следовало ли назвать великого князя А. и великого князя К. Никодимом или Фаддеем? Ведь должны же они были получить по имени? Первый назван в честь патрона того города, где он родился; второй в честь святого, память которого празднуется несколько дней спустя после его рождения; все это очень просто. Случайно имена эти звучны, но к чему злословить? Разве это моя вина? Я не отрицаю ничуть, что люблю благозвучные имена; последнее имя воспламенило даже воображение рифмоплетов… Я послала им сказать, чтобы они отправлялись пасти своих гусей, не занимались бы предсказаниями и оставили бы меня в мире, потому что, слава Богу, я держу теперь мир в руках… и не хочу, чтобы лепетали об идеях, которые не имеют никакого смысла».
Но не думала ли Екатерина положить конец досужему «лепету» тем, что приказала выбить в 1781 году медаль, на которой маленький Константин был изображен вместе с тремя христианскими добродетелями на берегу Босфора, причем Надежда указывала ему на звезду с Востока, а Вера хотела, по-видимому, вести к храму св. Софии. Русский посол в Константинополе, Булгаков, пересыпал в то же время свою дипломатическую переписку указаниями, собранными им из древних пророчеств, по которым пришествие Антихриста совпадало с близкою гибелью Оттоманской империи. В 1878 году Потемкин поднял вопрос о формальном разделе Турции. Он беседовал об этом и с графом Сегюром, который потом писал в Версаль: «Мы так привыкли к тому, что Россия легкомысленно бросается в самые рискованные предприятия, и счастие при этом неизменно помогает ей, что рассчитать будущие действия этой державы по правилам политической науки невозможно». В 1789 году, после взятия Очакова, Екатерина сказала английскому посланнику Витворту: «Так как Питт хочет изгнать меня из Петербурга, то, надеюсь, он позволит мне удалиться в Константинополь».
В ожидании будущих блестящих побед, Екатерина в 1783 году завладела пока Крымом. План присоединения к России Таврического полуострова был составлен Безбородко, осуществил его Потемкин, но душой его была всецело Екатерина. Надо был видеть, как она одушевляла своих сотрудников, как побуждала их смело идти вперед, не заботясь о том, что будут говорить о них «ибо время благоприятно, чтобы многое сметь». Это она указала Потемкину на порт Ахтиар, превратившийся в Севастополь. Приемы, при помощи которых было приведено в исполнение это смелое предприятие, были, впрочем, не новы для русской политики. Они были еще раньше испробованы в Польше. В Крыму, как и там, у России была своя партия; эта партия выставила своего кандидата в татарские ханы, как и там свои возвели на престол Понятовского; этот кандидат Шагин-Гирей был избран вопреки оппозиции, воплощавшей, — опять как и в Польше, идею народной независимости, а также и вопреки Турции, после чего Крым был у него куплен за деньги, как покупают теперь англичане владения индийских раджей. И дело было сделано.