Роман на Рождество
Шрифт:
Флетч снова поклонился. Теперь она держалась так, будто и не флиртовала с ним только что. Будто он какой-то заурядный, совершенно неинтересный ей кавалер… Досадно.
Несколько мгновений после ее ухода никто не произнес ни слова.
– Вы с леди Невилл так громко смеялись, – сказала наконец Поппи. – Расскажи, над чем?
– Ты не поймешь, – буркнул Флетч. В нем закипал гнев – на жену, на жизнь…
– Раз ты скрываешь, значит, вы смеялись над какой-нибудь непристойной шуткой, – обиделась Поппи. – Я уверена, что в состоянии понять все, что доступно пониманию Луизы.
– А
Поппи озадаченно моргнула, потом ее лицо снова осветилось веселой улыбкой:
– В таком случае доставь себе удовольствие, объясни мне соль вашей шутки.
– Ты, должно быть, сама шутишь. Есть проблемы, которые женщины твоего типа понять не в состоянии.
– Женщины моего типа? – обиженно переспросила Поппи, невольно расправляя плечи.
– Вам знаком этот тип, Сент-Олбан, не правда ли? – обратился было Флетч к приятелю, но тот отвел взгляд. – Образец добродетели до мозга костей, почти святая, и где? У нас, в Лондоне!
– Флетч, пожалуйста, не говори так со мной, – попросила Поппи, бледнея.
– Почему? – не унимался герцог. Теперь он смотрел ей прямо в глаза. – Мы с тобой уже давно не говорили серьезно. Наверное, за целый год не сказали ни одного стоящего слова!
– Неправда! – воскликнула Поппи.
– Приведи хоть один пример, – презрительно хмыкнул Флетч.
– Не далее как на прошлой неделе я сказала, что люблю тебя, – гордо подняв голову, напомнила маленькая герцогиня. – Учитывая нынешние обстоятельства, достаточно стоящие слова!
Она резко отвернулась и пошла прочь.
Гилл чертыхнулся. От волнения забыв про парик, он попытался пригладить волосы – парик соскочил и упал на пол. Щедро напудренный, он напоминал тушку убитого зайца.
На щеках Флетчера заиграли желваки.
– Как я устал от ребячливости Поппи! – воскликнул он. – Терпеть не могу эти ее бодрые сентенции по каждому поводу! Мне кажется, упади я замертво на улице, она и тогда от них не удержится – встанет возле меня на колени и начнет нести всякую чушь вроде того, что мне будет хорошо на небесах.
– Она тебя любит, хоть ты этого и не заслуживаешь, – попробовал урезонить его Гилл.
– Кому это нужно? Мне – нет! – продолжал бушевать Флетчер. – Наш брак – сплошное надувательство! По мне, нам обоим пора понять, куда это нас завело, но нет, моя жена продолжает притворяться, что мы – нормальная семейная пара, что у нас все хорошо в постели!
– Почти никто не может похвастаться, что у него все хорошо в постели с женой, – вновь обретя дар речи, заметил Сент-Олбан. – Но это отнюдь не означает, что мы вправе столь бессердечно обращаться со своей половиной, как это делаешь ты.
– Она видит мир в розовом с позолотой свете, – возразил герцог. – Наверное, до сих пор убеждена, что мы – счастливая пара.
– Теперь уже нет, – покачал головой Гилл.
– Вот и хорошо, – насупился Флетчер.
Глава 7
«Нет ничего более опасного для общественной морали, чем группа женщин, которые, не внемля увещеваниям, заняты исключительно потаканием своим страстям и погоней за удовольствиями. Мы, сотрудники редакции, страшимся за души всех герцогинь Лондона…»
До замужества Поппи никогда не плакала, но когда стала герцогиней, глаза у нее постоянно были на мокром месте: она заливалась слезами и по ночам в постели, пока не забывалась сном, и днем, при самых неподходящих обстоятельствах, например, в перерывах между заседаниями Благотворительного общества в поддержку раскаявшихся блудниц и Попечительского совета родильного дома под патронатом королевы Шарлотты. Вот и в день приема, устроенного Джеммой, юной герцогине Флетчер пришлось утирать слезы.
Как Флетч посмел бросить ей в лицо такие слова, да еще в присутствии своих друзей! Правда, нельзя не согласиться, что в последнее время она действительно перекинулась с ним не больше, чем парой фраз. Ах, что-то в их семейной жизни пошло совсем не так, как хотелось…
Поппи изо всех сил старалась понять, что именно. Каждое утро она просыпалась, преисполненная решимости снова разжечь в муже любовный огонь, каким он пылал до свадьбы. Она ни разу не выказала ни малейшего раздражения, заметив, как Флетч украдкой пробирался к себе, чтобы избежать общения с ней, законной женой, и никогда не пеняла ему, боясь навлечь на себя его гнев, что они могут остаться бездетными, поскольку Флетч посещал супружескую спальню не чаще одного раза в месяц, а то и реже. И даже нелепая эспаньолка, остроконечная бородка, которую он отпустил, чтобы спрятать так нравившуюся ей ямочку на подбородке, не заставила Поппи выйти из себя. Хотя, надо признать, эта козлиная бородка Флетчу необыкновенно шла.
Вообще, перемены, которые произошли с Флетчем в последние годы, превратили его в утонченного, невероятно красивого незнакомца – Поппи ловила себя на мысли, что перестала его узнавать. Помимо глупой бородки, он стал носить одежду, которая одновременно поражала юную герцогиню и пугала ее, а также нанял себе слуг-французов, камердинера и повара, и частенько болтал с ними на их родном языке.
Когда-то мать заставила ее научиться музицировать на фортепьяно, говоря, что это поможет сделать хорошую партию, и Поппи неплохо овладела этим инструментом. Однако когда теперь она предлагала Флетчу поиграть для него после ужина, тот усаживался в гостиной с самым скучающим видом и, пока жена играла, неподвижно сидел, скрестив руки на груди. Стоило же ей закончить, как он поднимался, с вежливым поклоном желал спокойной ночи и уходил, даже не поцеловав ее на ночь.
Когда же Флетч перестал целовать ее на ночь? Поппи не могла вспомнить. Слезы с новой силой хлынули по щекам. Она порылась в ридикюле, нашла платок, приложила его к глазам и постаралась взять себя в руки. Разве могла она тогда знать, что это был их последний поцелуй?
Наверное, Флетч больше никогда ее не поцелует…
Поппи почувствовала, что кто-то погладил ее по щеке, услышала женский голос, что-то ей говоривший, и только тогда осознала, что стоит, прислонившись к стене, и в голос рыдает.