Роман, написанный иглой
Шрифт:
Заикаясь от волнения, хитрец изложил суть дела. Причём так изложил, что не оставалось никаких сомнений! Светлана — невеста Рустама.
Максум-всё-не-так заохал, затеребил свою козлиную бородку.
— Ну и учителишка! Каков, а! Что я говорил… Хош. Ну, ничего, старинная мудрость гласит: «Если бог пожелает одарить человека, то он заставит человека споткнуться, чтобы найти золото». Повезло вам, Мирабид-бек. Теперь, это уж точно — Мухаббат ваша.
— Благословение вашим устам, аксакал!
Старик сделал
— А вы можете поклясться в том, что эта девица действительно невеста учителишки?
Мирабид захлопал редкими ресницами, заюлил глазками.
— Кхе… Как вам сказать? Мне кажется, что между ними что-то есть. Это точно.
— Между мной я вами тоже что-то есть, — желчно улыбнулся Максум-бобо.
— А зачем тогда учителишка девушку вместе с матерью в свой дом привёз? Нет дыма без огня!
Максум погладил бородку, проницательно уставился на Мирабида, вновь улыбнулся.
— Понятно. Однако хватит юлить. Мы ведь с вами общее дело стараемся уладить. Честно признаюсь: сколько я ни уговаривал, ни стращал Мухаббат — все мои усилия были безуспешны. Не то время нынче. Раньше приказал — и порядок. Нынче же молодые девушки распустились, никакого уважения к старшим. Но ничего, обломаем! — Старик от удовольствия зачмокал губами. — Однако, чур, уговор, милый будущий родственничек: усилия мои вы должны оценить по достоинству.
Магазинщик даже подскочил на курпаче.
— О!.. Конечно, конечно. Мы с вами душа в душу заживём.
— Я не невеста! — Максум расхохотался.
— Извините, не так выразился. Я оценю. Только дело быстро надобно провернуть. Завтра же утром…
— Можно и завтра.
Мирабид раскраснелся, он весь дрожал, словно его лихорадка трясла, на все лады благодарил Максума, от полноты чувств и в качестве задатка подарил старику великолепный бумажник с золотым тиснением, оставив «по рассеянности» в одном из карманчиков три сторублёвки.
Он так был взволнован, что даже от чая отказался. Распрощался и заковылял домой.
Всю ночь Мирабид не сомкнул глаз — предавался сладким мечтам.
Максум поднялся на рассвете. Помолился с чувством, и спросил у всевышнего удачи в задуманном деле. Перед уходом, как обычно, крикнул жене:
— Эй, старая! Калитку закрой на крючок, не оставляй калитку открытой. Времена нынче не те — калитку настежь держать.
Выглянул на улицу, поёжился от холода. Большой отливающий бронзой лист сорвался с древней чинары, скользнул в воздухе и опустился Максуму на чалму. Старик смахнул удивительный лист в лужу: а, чтоб тебя!.. Оправил на себе стёганый халат, зашагал, стараясь не ступить в грязь.
Завидев Максума, тётушка Хаджия остолбенела. С какой стати пожаловал старый брюзга? Сто лет не заглядывал, а тут — на тебе! Ох, не к добру это, не к добру. Внешне же не проявила своего волнения. Как требует обычай, приветствовала гостя, справилась о здоровье.
Максум тоже, соблюдая этикет, с достоинством сказал несколько любезностей. Но жёлтые глаза его так и рыскали… Ага! Вот она — девица, о которой только и разговоров в кишлаке! Хозяйничает во дворе. Подметает. Ничего себе девица. Хе!.. Сбросить бы мне десятка два лет… Расправив усы и бороду, обратился к Светлане сладким голоском:
— Здравствуй, кизимка!.. Знаешь, что такое «кизимка»? По-русски — дочка. Здравствуй, дочка. Ну и красавица ты! Глаз не оторвёшь.
Смущённая Светлана ответила на приветствие. Странный старик. Желчный, словно акрихина объелся. Глаза неприятные, как два буравчика. И что-то у него на душе. Нехорошее на душе.
Тётушка Хаджия с низким поклоном проводила старика в комнату. Евдокия Васильевна, сидевшая за сандалом, увидела старика, хотела было приподняться, но Максум жестом остановил её: мол, сиди, сиди.
Сам сел, сунул под одеяло замёрзшие руки. Долго молчал — всё размышлял: значит, не соврал Мирабид. Ай да учителишка!
Первой не вынесла тягостного молчания Евдокия. Васильевна.
— Хорошо у вас в кишлаке. Чистый воздух…
Максум в упор глянул на Рагозину, осклабился. Мешая русские и узбекские слова, спросил:
— Что, марджа, сандал яхши… хорошо?
— Любопытно. Ногам и рукам тепло, а спина мёрзнет.
— Ничего, спина привыкнет. Сандал — дар мудрых предков. А печки — это нам не подходит.
— Да… конечно… — растерялась Евдокия Васильевна. — У каждого народа свои обычаи.
Максум взял под обстрел тётушку Хаджию.
— Поздравляю, старая, с прибавлением семейства. Я рад. Рустаму посчастливилось поймать ласточку, может, и сам прилетит за ней следом.
— А?.. Что? — не поняла тётушка Хаджия.
— Рустам, что ли, гостей прислал?
— Рустамджан.
— Хош… До приезда сына жить здесь будут?
— До окончания войны. Евдокия-ханум больна, бедняжка. Город их фашисты бомбили, вот у неё сердце и не выдержало. И дочка её не совсем здорова.
— А на вид цветущие. Что же они тут делать собираются?
— Евдокия-ханум доктор, а дочка её, Светлана, — медсестра.
— Как гости… нравятся?
— Очень. Евдокия-ханум славная, умная. И Света-джан ей под стать. А уж трудолюбивая до чего! Весь дом буквально вылизали.
— То-то, я смотрю, дом твой на дом невесты похож. Это счастье твоё, что невестка в дом своими ногами прешла. Святой коран это поощряет. Эта… как её… Света-джан — она в десять раз лучше многих нынешних девушек. Молодец Рустам. Знал, кого выбрать. Научите её жить но нашим древним законам — всевышний за это воздаст сторицей.