Роман, написанный иглой
Шрифт:
…Только за полночь выполнил Фазыл намеченный самому себе объём работы. Заглушив трактор, он направился домой. И лишь тогда ощутил, до чего устал. Не успел прилечь на кровать, как тут же глубоко уснул.
Вдруг послышался чей-то голос: «Фазыл-ака, ой, Фаэыл-ака!» Он вздрогнул и проснулся. Оказывается, уже давно рассвело. Фазыл потянулся, собираясь ещё немного поблаженствовать в постели, решив, что голос ему просто-напросто приснился. Но в дверь постучали, и Фазыла снова кто-то позвал. Он вскочил с постели, побежал к выходу. За дверью стоила Света.
— Заходи, сестрёнка, заходи… Как у тебя дела, как здоровье,
— У меня-то всё в порядке. Дай, думаю, у вас дома хоть какой-нибудь порядок наведу. С каких уже пор не было возможности заскочить. Кажется, я побеспокоила? — Света шагнула в комнату и вопросительно глянула на Фазыла.
— Да нет, что ты, Сапурахон, это я, наверное, тебе беспокойство доставляю.
Как только Света появилась в кишлаке, её стали почему-то звать Сапурой. Наверное, потому, что старикам показалось трудно запомнить непривычное для слуха русское имя. И вот колхозники, которые чуть ли не каждый дет, бывали в медпункте, всё чаще и чаще стали называть её Сапурахон. Так имя и закрепилось.
— К слову сказать, я вчера вечером Мухаббат видела. Оказывается, Рустам-ака в собес вызывают. Он просил, чтобы вы зашли и побрили его.
— Иду, сейчас умоюсь и пойду. А может быть, мы сначала чайку выпьем? А то я совсем уж по-холостяцки гостей стал встречать…
— Нет, нет, я уже завтракала, — поспешно отказалась Света.
Фазыл зашёл в другую комнату и переоделся. Вчера он так, в рабочей одежде, и уснул. Потом достал из ящика шкафа всё необходимое для бритья и ушёл к Рустаму.
Оставшись одна, Света подмела двор, сгребла листья в яму для картошки и подожгла. Потом собрала валявшиеся в углу двора кукурузные початки, очистила их и ссыпала зерно в мешок. Закончив работу во дворе, вошла в дом. Старательно подмела здесь пол. Перемыла и натёрла грязную посуду. Заправила как следует кровать и накрыла её покрывалом.
Окончательно управившись с уборкой, Света ещё раз внимательно огляделась вокруг: не забыла ли чего? Взгляд её упал на висевшую в простенке между двумя окнами фотографию. Она уже видела её много раз. И в Нальчике Катя показывала Свете этот фотоснимок. На нём Катя была очень красиво одета. Волосы тщательно расчёсаны и заброшены за спину. В меру использованные пудра и другая косметика, родинка, посаженная тушью над верхней губкой, как тогда было модно, делали Катю ещё милее и привлекательнее. Глаза её светятся счастьем. Нежная улыбка чуть тронула губы. Свете даже показалось на мгновение, что перед ней не фотография, а сама Катя. Света ещё ближе подошла к портрету, и сердце стиснула острая боль. Предчувствие чего-то ужасного, непоправимого тревожным холодком заползло о душу. «Дорогая Катюша! Что же с тобой случилось? Почему ни слуху о тебе, ни весточки? А Фазыл с таким нетерпением ждёт тебя. Писем от тебя всё нет и нет, но он гонит от себя недобрые предчувствия и мысли. Четыре года ждать исполнения заветной мечты, единственной в жизни цели, четыре года ждать любимую и потерять её уже после окончания войны… Как это тяжело! Но почему потерять?» Света испугалась этих мыслей своих, отвела глаза от фотографии и быстро вышла из комнаты.
… Когда вошёл Фазыл, Рустам был дома один. Мухаббат, едва забрезжил рассвет, ушла в поле. А тётушка Хаджия с восходом солнца спеленала Адхамджона и понесла его в ясли. В доме надолго воцарилась тишина.
Рустам лежал навзничь на курпаче и, подложив ладони под голову, думал. За последнее время он заметно исхудал, под бледной кожей резко обозначились скулы. Прибавилось морщин. Он перестал обращать внимание на свой внешний вид. На нём помятая сетчатая рубаха, поверх которой ватная безрукавка. Брюки тоже ватные. Несмотря на то, что в комнате топится печь, одежды этой Рустам не снимает. Он стал очень чувствительным даже к малейшему сквозняку.
Услышав шаги, Рустам повернулся на бок.
— Кто это?
— Человек, которому надо в собес, до сих пор лежит и поплёвывает в потолок? — начал Фазыл полушутливо.
— А, это ты… От кого это ты узнал, что мне надо в собес? — удивился Рустам.
— Мухаббат через Сапуру передала. И ещё сказала, что мне надлежит побрить вас, уважаемый.
— Вот оно что! А я как раз над этим и ломал голову, не знал, к какому из замечательных мастеров обратиться. Ты-то за последние дни совсем пропал…
Фазыл поставил посреди комнаты стул и так же полушутя скомандовал:
— Сержант Шакиров, на огневую позицию!
— Есть! — с готовностью принял шутку Рустам,
Фазыл помог другу подняться и осторожно усадил его на стул. Затем обмотал вокруг шеи Рустама полотенце, взбил мыло и начал намыливать ему щёки и бороду. Направив бритву и уже приготовившись брить, спросил вдруг:
— Слышал, Хайдарали уволили из чайханщиков? Пусть, дескать, хлопок собирает. Правда, девчата говорят, его по-другому в поле не вытащишь, только как пропустив бечёвку через нос.
Намыленные губы Рустама растянулись в улыбке.
Чайханщиком Хайдарали стал недавно. До этого он попросту бездельничал, время от времени нанимаясь на какую-нибудь частную работу, и пьянствовал.
Но тут Абдурасул-ака, который так тогда обрадовался, что Рустам узнал его по голосу и тут же бросился готовить плов для свадебного тоя, решил уйти из чайханы.
— Хватит, набегался, — заявил он, — годы уже не те. Пусть теперь молодой моё место займёт, тот, кому по силам с вёдрами да самоварами возиться. А я по-стариковски буду сидеть за чайничком кок-чая и вести мудрые беседы.
При этом Абдурасул-ака чуть приметно улыбнулся в усы.
— Ну, а кого же на ваше место?
— А хотя бы Хайдарали. Всё равно парень без дела болтается.
Чайхана содрогнулась от общего хохота.
— Ну и кандидатура!
— Шутник же ты, Абдурасул-ака.
— Умора!
— А что? — не сдавался старый чайханщик. — Забулдыга, это верно. Только, глядишь, на людях и сам другим человеком станет. Кто чаще всего в чайхане бывает? Старики, почтенные аксакалы. Перед ними-то стыдно будет, наверное, безобразничать. Может быть, мы так ого и перевоспитаем.
И Хайдарали стал чайханщиком. Правда, с «перевоспитанием» его ничего не вышло. Почтенных аксакалов он особенно не стеснялся. Продолжал пить иногда прямо в чайхане. К обязанностям своим относился спустя рукава, что очень возмущало посетителей.
Абдурасул-ака несколько раз журил своего «ставленника», даже попытался строго отчитать его.
— Постыдился бы старших, эй, йигит, — рассерженно ворчал он. — Ты же меня позоришь, чайхану, которая была всегда образцовой.
— Э, один раз живём! — беззаботно отмахивался Хайдарали.