Роман о любви и терроре, или Двое в «Норд-Осте»
Шрифт:
– Помогите!.. Помогите!..
И все, и больше никто не шевелится.
От этого мне снова так жутко стало – я опять легла, замерла и молчу.
И тут у меня родилась мысль, что вот они сейчас все спят, храпят, но больше никогда-никогда не проснутся. Потому что язычок западет и они задохнутся во сне.
От этой мысли я вздрогнула и стала всех вокруг себя лихорадочно бить и толкать – всех детей, до кого могла дотянуться. А они спят и не просыпаются, и меня поразили их лица – бело-серые лица, а рты, губы – сиреневые.
Такое ощущение было, будто я уже в стране мертвецов. Только каких-то храпящих.
И я стала таскать их за волосы, по щекам шлепать – и Арсения, и Кристинку,
И вдруг я растолкала мальчика, Витальку Заболотного. Он очнулся, я говорю: «Бежим отсюда!» Он спрашивает: «А куда бежать?» Я говорю: «Давай по канату спускаться!» А этот канат с балкона в партер боевики повесили в первый же день – они, по-видимому, проигрывали все ситуации, и ситуацию отступления по канату в том числе. Потому что на лестницах – я слышала – они растяжки поставили. То есть они про это на своем языке говорили, но растяжки – это и на их языке растяжки. И мы, если бы побежали по лестнице, могли на этих растяжках взорваться.
Не знаю, как я все это соображала в том полуобморочном состоянии, но ведь соображала – вот что удивительно! У меня в руках была сумка, а в ней паспорт, и мне в голову запало, что паспорт ни в коем случае нельзя потерять. И вот левой рукой я закрываю тряпкой нос, на правой руке висит сумка с паспортом, и на этой правой руке я по канату начинаю спускаться вниз. Первая, потому что должна показать Витальке пример. На одной руке, да. Сейчас, наверное, я бы и на двух не спустилась, а тогда… Я этот канат просто мертвой хваткой ухватило, у меня сразу горячо стало в правой ладони. Чувствую: у меня там все стерто уже. И думаю: так, нужно послабее держаться. Причем все это в секунды происходило, мысли моментально работали.
И вот так, думая, как бы не стесать кожу, спускаюсь по канату на одной руке на первый этаж, в партер. А там все тот же храп. Я одной ногой ступила на спинку кресла и смотрю, куда бы поставить вторую, чтобы никому на голову не наступить. Но не нашла, свалилась в кресло и на момент отключилась. А за мной Виталька, только он не отключился, а сразу побежал на выход…
Из прессы
«Российская газета», интервью с одним из руководителей оперативного штаба:
– Средства массовой информации передают, что взрывчатки в зале было очень много – две тонны. Это верно?
– Нет. Но две тонны или 50 килограммов, разницы не было. И 50 килограммов хватило бы для того, чтобы это здание сложилось, обрушились перекрытия. Тогда в закрытом пространстве все находящиеся в зале погибли бы, и те, кто успел зайти при штурме, – тоже. Мы ясно понимали: взрыва нельзя допустить, мы должны не допустить террористов к кнопке взрывателя.
– Кнопка была у каждого бандита своя?
– Да, но были и основные заряды, их было несколько. Там же все было в проводах. Часть взрывных устройств была подключена на внешние источники питания. Как на сцене – к рубильнику. Часть устройств – на переносные элементы типа батареи. В принципе даже маленькой батарейки там было достаточно, чтобы электродетонация сработала.
– До последнего момента вы не знали, сколько там террористов?
– Террористы были не только в зале, они вели наблюдение и находились в других помещениях, то есть были рассредоточены по объектам.
В зале
Зинаида Окунь (продолжение):
…Ну вот, а я-то встала и оказалась среди этого поля мертвецов – это было ужасно страшно.
И после этого я поплелась на выход. Там чеченец лежал, у двери, я через него перешагнула. И меня передали другому нашему, который стоял в фойе у выбитых стеклянных дверей. Он мне говорит: «Идите туда, быстро!» Правда, не на вы, там не до церемоний. К тому же темнота, но он мне фонариком посветил, и я зашла в какое-то помещение, во флигель, который, оказывается, гей-клуб чуть ли не зятя Аллы Пугачевой. Там был полный беспорядок: круглые столы, стулья, сцена для оркестра, музыкальные инструменты – все перевернуто. И я практически первой туда пришла. А после меня стали приходить кто своими ногами, а кого приносить в таком виде, что я думала: они уже не живые. И всех стало выворачивать…
Потом появился какой-то молодой человек с автоматом и говорит:
– Все, кто может идти, пойдемте за мной.
И мы за него уцепились – первой какая-то девушка, я за нее ухватилась, за меня – еще кто-то. И так – цепочкой – он повел нас к машинам. Я иду по лужам, шатаюсь, мерзну в одной блузке и думаю: «Я живу, я живу, я живу!» Надо было пройти «Норд-Ост» и газом потравиться, чтобы выйти из депрессии и понять, что же такое жизнь…
Марат Абдрахимов:
Когда пошли эти выстрелы, я проснулся и понял, что все, никакого Казанцева не будет. Это очередной блеф. В принципе, где-то подспудно мы знали, что на поводу у террористов никто не пойдет, все равно все закончится штурмом. И боялись взрыва. Других вариантов мы не видели: либо взрыв, либо штурм. Либо и то и другое вмеcте – штурм и взрыв. И даже готовились к этому, я у Лены-стюардессы спрашивал: «Ты умеешь оказывать первую помощь?» Она говорит: «А как же! Я же стюардесса. У тебя какая группа крови?» – «Первая, положительная». – «У меня тоже. Дадим друг другу, если что». – «Да, конечно»…
И в тот момент, когда начали стрелять, я, проснувшись, понял, что начался штурм. Как случилось, что газ на меня не подействовал, я до сих пор не знаю. Но факт есть факт: я даже не знал, что дали газ, что это из-за него все спят. Я подумал, что сейчас, как всегда при стрельбе, шахидка со своим пластитом на поясе зайдет поглубже в ряды, чтобы в случае чего побольше было жертв, увидит, что я лежу внизу под креслами, и бросит гранату. Поэтому я быстро вылез из-под кресла, сел на свое место и посмотрел вокруг. Но никого из чеченцев в зале не было, а все выстрелы были вне зала, снаружи. Рядом со мной сидел Андрюша Барановский – голова на руках, а руки упираются в спинку переднего кресла. Я спросил: который час? Он не ответил. Я говорю: Андрюш, который час? И стал его слегка тормошить. Он не отвечает. Я думаю: ну что я пристаю к человеку, человек не хочет ни говорить, ни голову поднимать и видеть, как люди начнут погибать. Видимо, думаю, никто не хочет этого видеть, вот и уткнулись головами в передние кресла, уснули так. И тоже лег, как все. Но спать себе запрещаю, понимая, что у меня не русское лицо и на мне театральная одежда – летная, камуфляжная, наши штурмовики-спецназовцы запросто могут меня за чеченца принять…