Роман о Виолетте
Шрифт:
При первом же соприкосновении с моей рукой все тело девочки напряглось, голова с ниспадающим каскадом черных как смоль волос запрокинулась, меж приоткрывшихся губ заблестели белоснежные зубы и стал виден трепещущий язычок; взор подернулся сладкой истомой. А ведь я едва притрагивался к ней пальцами…
Обезумевший от желания, от ее счастливых вскрикиваний и моих ответных радостных возгласов, я отнес ее на кровать, встал перед ней на колени, рука моя уступила место моему рту, и я вкусил крайнюю степень наслаждения, доступную губам любовника при его близости с пылающей от страсти девственницей.
С этой минуты с ее стороны доносились лишь невнятные постанывания, завершившиеся долгими спазмами, из тех, что переворачивают всю душу.
Преклоненный, я наблюдал, как она приходит в себя.
Открыв глаза, она с усилием привстала, бормоча:
– Ах, Боже мой! Как хорошо! Нельзя ли это повторить?
Внезапно она села, пристально глядя на меня, и спросила:
– Знаешь, о чем я подумала?
– О чем же?
– Уж не сделала ли я что-нибудь дурное?
Я присел рядом с ней на кровать:
– С тобой когда-нибудь вели серьезные разговоры?
– Да, когда я была маленькая, отец порой ругал меня.
– Речь идет о другом. Я спрашиваю, понимаешь ли ты, когда с тобой говорят о серьезных вопросах?
– Не знаю как с посторонними, но с тобой я постараюсь вникнуть во все, что ты скажешь.
– Тебе не холодно?
– Нет.
– Тогда слушай меня внимательно.
Она обхватила меня за шею, не отрываясь глядя мне в глаза и явно открывая моим словам все доступы к своему сознанию.
– Говори, я тебя слушаю.
– При сотворении мира, – начал я, – женщина от рождения была наделена Создателем равными с мужчиной правами, а именно правом следовать своим естественным склонностям.
Мужчина прежде всего решил строить семью, он завел жену и детей; семьи стали объединяться в родовые общины; пять-шесть родовых общин, собранных воедино, образовали общество. Этому обществу потребовались установленные законы. Окажись женщины более стойкими, мир и по сей день подчинялся бы их прихотям, однако мужчины превзошли их по силе, сделавшись повелителями, женщинам же пришлось довольствоваться ролью рабынь. Один из основополагающих законов, предписанных девушкам, – целомудрие; одно из непреложных правил для женщин – сохранение верности.
Навязав женщинам подобные законы, мужчины оставили за собой право удовлетворять собственные страсти и не задумывались о том, что, давая волю своим страстям, они тем самым побуждают женщин не исполнять обязанности, которые сами же им вменили.
Потеряв честь, женщина одаривает мужчину счастьем; он же в ответ клеймит ее позором.
– Ужасная несправедливость! – возмутилась Виолетта.
– Действительно, дитя мое, величайшая несправедливость. И находятся женщины, восстающие против нее и рассуждающие следующим образом: «Общество принуждает меня к рабству, а что оно предлагает взамен? Брак с человеком, которого я, возможно, никогда не полюблю, который овладеет мною в восемнадцать лет, отнимет у меня все и сделает меня на всю жизнь несчастной? Предпочитаю выйти за общепринятые рамки, свободно следовать своим фантазиям и любить того, кто мне понравится. Буду женщиной естественной, а не общественной». С точки зрения общества, то, что мы с тобой совершили, – предосудительно; с точки зрения природы, мы просто утолили свои желания. Теперь тебе понятно?
– Вполне.
– В таком случае поразмышляй в течение дня, а вечером дай мне ответ, предпочитаешь ли ты как женщина подчиняться законам природы или законам общества.
Я звонком вызвал горничную. Виолетта к тому времени уже лежала в кровати, завернувшись в простыни так, что виднелось только ее личико.
– Госпожа Леони, – распорядился я, – позаботьтесь о мадемуазель самым лучшим образом: обеспечьте ей обеды от Шеве, сласти от Жюльена, в шкафу лежат бутылки бордо, а в том маленьком комоде стиля Буль – триста франков. Кстати, не забудьте пригласить портниху, снять мерку с мадемуазель и заказать два платья – простых, но сшитых со вкусом. Дайте необходимые указания белошвейке и подберите к платьям подходящие шляпки.
Я обнял Виолетту:
– До вечера.
Когда я вернулся к девяти часам, она подбежала и бросилась мне на шею:
– Я размышляла над ответом.
– Целый день?
– Нет, всего пять минут.
– И что же?
– Так вот, я предпочитаю стать женщиной естественной.
– Ты не желаешь возвращаться в дом господина Берюше?
– Нет, ни за что!
– Хочешь ли ты пойти к сестре?
Тут она замялась.
– Тебе почему-то неловко идти к сестре?
– Боюсь, мое возвращение не понравилось бы господину Эрнесту.
– Что собой представляет господин Эрнест?
– Это молодой человек, который встречается с моей сестрой.
– Кто он по профессии?
– Журналист.
– Отчего ты предполагаешь, что твое появление у сестры вызовет его неудовольствие?
– Когда госпожа Берюше посылала меня за покупками, я всякий раз старалась забежать к любимой сестре. Иногда я заставала у нее господина Эрнеста. Видя меня, он хмурился, уводил Маргариту в другую комнату и запирался там. Как-то хозяйка велела мне дождаться ответа, связанного с одним поручением, и я задержалась у сестры дольше обычного, так от этого у них обоих явно испортилось настроение.
– Ну что ж, в таком случае, довольно пустых разговоров, ты будешь женщиной, подчиняющейся законам природы.
ГЛАВА III
Милая девочка, она была воистину прекрасна в своей естественности.
Весь день она провела за чтением – благо моя библиотека содержала собрание ценных книг.
– Ты не скучала? – спросил я Виолетту.
– По тебе – да, а вообще мне не было скучно.
– Что ты читала?
– «Валентину».
– Неудивительно, да будет тебе известно – это просто шедевр!
– Я это не знала, но вот плакала много.
Я вызвал звонком г-жу Леони.
– Приготовьте нам чай, – велел я.
Потом обратился к Виолетте:
– Ты любишь чай?
– Трудно сказать, я никогда его не пробовала.
Леони накрыла на стол; постелила турецкую скатерть, поставила две изящные фарфоровые чашки и японскую сахарницу. Сливки были поданы в кувшинчике из того же металла, что и чайник. Чай горничная заварила нам в чайнике, а кипяток принесла в серебряном самоваре.