Роман 'Петровичъ'
Шрифт:
Так вот на чём я хотел отступиться. Я хотел заявить всем интересующимся литераторам, что поступки действующих героев данного манускрипта где-то в 16-й главе торжественно вышли из-под моего контроля. Не в силах обуздать анормальность вышеназванных личностей, я вынужден оставаться простым констататором уже случившихся событий. Поэтому все коллективные претензии просьба отсылать непосредственно участникам описанных в сей копилке человеческой мудрости событий. В противном случае мне придётся денёк попыхтеть над созданием не менее откровенного приложения N 2.
Вот. Ну да ладно, на чём я там остановился?
— Мааа-лаааааакоо-ооо! — кричал Петрович не щадя лёгких. Лёгкие затыкали уши и убега…
СТОП! КАКОЕ МОЛОКО???? От, блин, вот и пиши после этого красивые отступления!!! Покорно прошу меня простить. А кто
— Даааа-моо-оой! — кричал Петрович не щадя на сей раз ни лёгких, ни тяжёлых (я рассердился!).
—27—
Было очень весело. Как раненый паровоз, вопил Петрович, значительно перекрывая, однако, объект, взятый для сравнения, по количеству выданных на-гора децибел; носился, как угорелый, у всех под ногами неутомимый Сосипатыч, по-прежнему, вздрагивающий каждые пять секунд он не знал, куда приткнуть обмотанного портянками Толяна, который, вдобавок, умудрился выпутать из своих оков руку и фамильярно захватил ею свое транспортное средство за бороду, периодически совершая кистью вращательные движения (очевидно, репетируя утренний сбор пасхальных яиц в свинарнике); воспрянула народная дружина, уже успешно пережившая первую волну дикого хохота и уверенно входящая во вторую, куда более мощную; озверевший Степка упрямо лез на столб за Мойшей Ломбардистом — этот аферист под шумок стянул у доблестного блюстителя порядка кольт и два самых красивых полицейских значка, забрался на столб и с его верхушки начал плевать Степке на лысину, торжествующе размахивая при этом лазерным принтером и распевая во все горло какую-то национальную песню явно национального содержания — и все это на фоне большого количества различных сельскохозяйственных объектов, которые: матюкались, курили, пили, здоровались, толкались, бегали, прыгали, ползали, кричали, мычали, блеяли, гоготали, не вязали лыка и искали вчерашний день…
Сытый этим кавардаком по горло, Петрович пошел на крайнюю меру. Встав на спину какого-то живого существа с большими рогами, большим выменем и почему-то в изрядно порванном ватнике, матерый демократ зловеще прокричал:
— Всем — "Смирно!", ИНАЧЕ ПУЩУ ГАЗ!!!
Мгновенно воцарилась мертвая тишина. Мало кто поверил в эту дикую угрозу любимого барина, но жить хотелось всем. Селяне хорошо помнили итоги последнего химического выпада Петровича, когда он геройски уморил все деревенское стадо… И на фоне абсолютной, жуткой, неестественной тишины прорезался чей-то одинокий голос:
— А если бы вы знали, пахари, какие у моей тетки Дормидонтовны в камышах чебуреки водились — из города агрономы посмотреть приезжали…
Но на настоящий момент это было неактуальным. Петрович заботливо заткнул рот Толяну портянкой, равнодушно перенес удар пяткой в пах и обратился к тихой и покорной, как макаронное поле в тихую погоду, толпе:
— Ну, земляки, побузили — и хватит. Очищайте место, не доводите до греха…
Следующие несколько минут поле боя напоминало замедленное (но не очень) воспроизведение взрыва противопехотной мины в курятнике. Удовлетворенно проводив глазами особенно активно удаляющуюся группу поселян, узурпатор укоризненно погрозил пальцем притихшему на столбе Ломбардисту, но последний отважно показал помещику язык и запустил в него принтером. Петрович, нахмурясь, зашвырнул принтер в реку и мощным ударом головы с разворота сломал столб. В полете доморощенный аферист плевался, ругался, корчил рожи и обещал лично контактировать со всеми, кто стоял внизу… Приземлился он прямо на Елкина. Бывалый борец с правонарушениями среагировал быстро и залег в кювет, якобы без сознания, а на летуна ястребом бросился Степка, на ходу вытаскивая из штанов ремень — возможно, для воспитательной работы…
Вскоре поле боя полностью опустело, как и все село. Тихая субконтинентальная ночь опускалась на этот истерзанный людскими страстями небольшой кусочек биосферы, который забылся тяжелым сном… Наполовину протрезвевший, вновь забытый всеми Толян лежал в традиционной для злопукинского гостеприимства луже, обмотанный портянками и тихо, но грозно улыбался. Завтра Злопукину предстоял тяжелый день…
—28—
Но никто ещё (даже мой соавтор) не знал, что наступающему дню будет предстоять ещё более тяжёлая ночь… Об этом смутно догадывался лишь залегший в сточном кювете Елкин. Только этот любитель природы заметил, что вместо тихой и субконтинентальной на Злопукино опустилась совсем другая ночь — громкая и континентальная. Ночь опустилась даже до того, что на улице стало темно и очень холодно. Ветер рвал в клочья модельную прическу Елкина и сдувал с его лица пудру. Пудра красиво улетала в страшную темень. Такую темень Елкин видел только раз в Тюмени, еще будучи любящим пельмени студентом.
Пошёл крупный град. Потом блеснула своим грохотом молния. Елкин подумал, что неплохо было бы её застегнуть, а то перед муравьями уж больно неудобно. Град перестал. Стало тоскливо и мокро. По телу поползли мурашки, побежали судороги и пошли конвульсии. Все эти загадочные фишки встретились в районе горла, и к ним сразу подкатил липкий ком. "Это конец", — меланхолично подумал Борька. От этой мысли у него что-то отлегло от сердца и ушло в пятки. Но Елкин ошибался — это был не конец, конец я рассчитываю поместить в самом конце, а сейчас, в конце концов, в лучшем случае, середина!
Тем временем ночь набирала обороты и, порядком набравшись, утихла. Стало светать и совсем не страшно. Закричали первые петухи. Сразу же, как бы обидевшись на их первенство, заблажили вторые. И тем самым разбудили третьих. А третьи петухи в Злопукино были, мягко выражаясь, супер-ядрёные! Колонки «MARSHAL» на фоне грозных фигур этих покорителей куриных сердец любым мало-мальски шарящим в аудио-перегрузках чуваком не могут восприниматься, как источник звука вообще, (даже шум Ниагарского водопада в сумме с рёвом взлетающего ядерного истребителя не имел бы никаких шансов соревноваться по громкости с тем, как Фенькин племенной Петька прочищал горло перед своим первым кличем!)
Итак, грянул сводный петушиный хор. Мирно спящий до этой минуты, Толян шестым чувством и средним ухом почувствовал, что пора просыпаться. Находясь в эпицентре ораторского прессинга, он только сейчас понял, почему во всей деревне не было ни одного застеклённого окна.
Злопукино оживало. На самодельных скейтбордах к речке пронеслось двенадцать старушек с вёдрами в руках. За ними с громким лаем промчалась свора собак. "От сучки…", — подумал Толян, — "… совсем озверели! Уже и на старушек бросаются!!! "
Хлопали ставни, звенели коромысла, плакали дети и мычали козы. Шумным гомоном (просьба особо развитым читателям не ставить в этом слове ударение на последнем слоге) народ встречал въезжавших в деревню спортсменов и спортсвуменов.
—29—
Думается… Вслушайся, читатель: какое слово! Ёмкое, выразительное, красиво звучит, да, к тому же, описывает процесс, за который, фактически, никто и не отвечает! Одно дело — сказать: "Я думаю". По навыдумываешь чего не надо, еще и по шее могут надавать. А скажешь: "Мне думается", — и любой собеседник, даже полный кретин, сообразит, что процесс этот у тебя нерегулярный, можно сказать, спонтанный, возникает сам по себе и не подчиняется никакой необходимости (даже острой производственной!) Так вот…
Мне, дорогой читатель, д у м а е т с я, что в ъ е х а т ь в Злопукино вряд ли смог бы сейчас даже матерый Intel-лингвист (этакая помесь лингвиста с интеллигентом, происхождение неизвестно — не исключена оборонная промышленность). На данном временном отрезке это было бы тяжелее, чем в ъ е х а т ь в содержание страстной речи Варлама Сосипатыча перед односельчанами по поводу отсутствия горячо любимого им кокаина в местной амбулатории. Двадцать минут этого шедевра ораторского искусства были записаны шустрыми радиорепортерами на пленку и затем воспроизведены в процессе пробного радиосеанса при большом стечении народа, причем Петрович, горячий поборник демократических принципов, твердо настаивал на сохранении конфиденциальности респондента; в результате речь бойкого деда для исключения опознания была запущена в несколько замедленном варианте и задом наперед…Итоги этого проЭкта (по поводу слова «проЭкт» — несколько ниже!) были несколько неожиданными. Наслушавшись этой блевотины, народ (имеются в виду те, кто сохранил рассудок до конца сеанса) надел репродуктор на голову фельдшеру, а амбулаторию разнесли в поисках кокаина…