Роман 'Петровичъ'
Шрифт:
Что толку в этакой безделке?
Мы ждали третий день.
Повсюду стали слышны речи:
"Пора добраться до картечи!"
И вот на поле грозной сечи
Ночная пала тень.
Прилёг вздремнуть я у буфета,
И слышно было до рассвета,
Как ликовал наш тус.
Нетих был наш бивак открытый:
Кто харю чистил весь избитый,
А кто точил, ворча сердито,
Засоленный арбуз.
И только небо засветилось,
Всё шумно вдруг зашевелилось,
Сверкнул за строем строй.
Семёныч наш рождён был хватом:
Слуга вину, гроза салатов…
И тот ушёл: слышны лишь маты
Спит на земле сырой.
И молвил я, сверкнув очами:
"Братва! Злопукино за нами!
Кирнёмте же со мной,
Как наши братья упивались!!"
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы
Ну ж был денёк! Сквозь дым летучий
Ребята двинулися кучей,
И всё на наш редут.
Иваны с пёстрыми портками,
Антоны с красными носами,
Все промелькнули перед нами,
Все побывали тут.
Вам не видать таких сражений!..
Носились мужики, как тени,
В дыму лишь глаз блестел,
Звучала песнь, и чьё-то жало
Сказало, что бухать устало,
К редуту проходить мешала
Гора пьянючих тел.
Изведал я в тот день немало,
Что значит русский кир удалый,
Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась — как наши груди;
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы рвущих на посуду
Слились в протяжный вой…
Всё смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
И до конца стоять…
Вот затрещали барабаны
И отрубился я в тумане.
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать.
Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя:
Богатыри — не вы.
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля,
Когда б не друг Филонов Толя,
Я отдал бы концы!
—33—
Благодарные слушатели встретили блестящий экспромт Бармаглота дружным иканием, переходящим в отрыжку. Народ ощутимо возбудился. В воздухе явственно запахло анапестом. Над площадью понесся ядреный четырехстопный исконно русский ямб, сдабриваемый в особо патетических местах невесть откуда взявшимся гекзаметром, а в отдельных местах появились даже танки, из которых тут же повылазили танкисты и охотно присоединились к общему веселью. Танки, оставленные без экипажей, разъезжали по площади во все стороны, плюясь стреляными гильзами и угрожающе рыча на зазевавшихся аборигенов. Чудом воскресший Елкин снова залез на березу и категорически отказался слазить до тех пор, пока ему не подадут Толю Филонова, которого он объявил своим врагом № 1 и грозился отправить куда-нибудь в "Бгахават Гиту" за не санкционированное шатание по чужим литературным произведениям; дабы подтвердить серьезность своих намерений, он пригрозил, что околеет, и даже начал демонстративно покрываться инеем. Пришлось уговаривать впавшего в стихотворческий раж Бармаглота снова поработать головой, но тот валить ни в чем не повинное дерево отказался и пообещал, что решит этот вопрос экологически чистым путем. Он вспрыгнул на тостер, ласково спихнув оттуда сразу же улетевшего невесть куда Петровича (заведующий ПНД, храпевший под тостером, мгновенно разразился гневной тирадой в защиту прав потребителя, но никто не обратил на это внимания) и рявкнул во всю глотку:
— А НУ ША, КОЗЛЫ!
Бармаглот был весьма уважаемым человеком, и к его голосу прислушались.
— Щас я вам стихи прочту. Рели… Лили… РИЛИЧЕСКИЕ. Об меня… Обо мну… Об мене, в общем. И если хоть какая-нибудь падла не зарыдаеть — я его * ****** ********, ****** **** и скажу, шо так и было!
Намела сугробы зимушка-старушка. Тихо спит под снегом старая избушка, Рядом с ней — другая… Всё село в отрубе, Круто давит массу — выражаясь грубо.
Вдарили по речке зимние морозы,
А в бору от ветра клонятся березы.
Так и я, опухший, весь заиндевелый,
Как синяк, трясуся над бутылкой «Белой»…
А ведь я когда-то был почти что стройный, Вовсе не опухший и ваще — достойный! Эх, возьму бутылку, бахну без закуски Может, так и надо — исконно, по-русски?
Все храпит в округе. Спит зверье и птица.
Отчего ж мне, люди, дураку, не спится?
Квашу, как пожарник, да блюю по пьяни
А блевать, чегой-то, на бумагу тянет…
И открылась, люди, правда мне простая (Хоть от этой правды крыша улетает): Я ВЕДЬ ПЬЮ, КАК КОНЮХ, С КАЖДЫМ ДНЕМ ВСЕ ЧАЩЕ, ЧТОБ ЗАБЫТЬ, ЧТО ПЬЯНЬ Я, И ВАЩЕ ПРОПАЩИЙ!..
Прорыдав последнюю строфу, Бармаглот тяжело спрыгнул с тостера на ногу Ульяны и залился горючими слезами. Раздался глухой удар и довольно противный хруст — это с березы, прямо на голову Акафесту, спланировал Елкин. Ни тот, ни другой, в настоящий момент, больше ничего не хотели. Вся тусовка, с опаской поглядывая на Бармаглота, разразилась дружными рыданиями. Все старались, как могли, и могли, как старались. И никто не знал, к чему все это приведет…
А привело оно вот к чему. Над площадью, благодаря пресловутым стараниям, создалась практически невозможная в обычных условиях атмосфера покаяния, этакого всеобщего катарсиса. И весь этот катарсис, помноженный на авторитет Бармаглота и возведенный в степень тотального алкогольного опьянения, не смог удержаться над площадью и ШАР-РАХ-НУЛ прямиком в космос, далеко за пределы земной атмосферы, обреченный лететь неизвестно куда до тех пор, пока куда-то не влепится.
… Последние 4604 года над Землей по дальней, очень дальней орбите болтался громадный обшарпанный звездный крейсер клаксонской цивилизации, которая превосходила нас во всем, но страшно нуждалась в любви и понимании. В их родном созвездии Зверопаса они, по недомыслию, еще около десяти тысяч лет назад выбили все посторонние формы жизни и теперь шлялись по Галактике, выискивая для себе преклоненцев и почитателей. А данный экземпляр застрял возле Земли потому, что постоянный бардак на планете изрядно интриговал телепатов — клаксонов, у которых не укладывалось в голове, как можно говорить одно, думать другое, делать третье, а получать четвертое. Им и хотелось, и кололось идти на контакт. Ну, а после того, как они восприняли весь сногсшибательный потенциал злопукинского катарсиса, никаких сомнений у них не осталось. По кораблю был отдан приказ разводить пары и отдавать концы. В совершеннейшей по своей конструкции кочегарке интеллектуалы — кочегары кибернетическими совковыми (по форме, а не по сути) лопатами на быстрых нейтронах метнули в топки (значительно превосходящие НАШИ топки) первые порции (значительно превосходящие НАШИ первые порции) антрацита (наш не канает). Потом команда крейсера начала отдавать концы, значительно пре… Впрочем, это я уже загнул. Процесс отдачи концов был приостановлен приказом адмирала; крейсер снялся с якоря (напоминающего, на первый взгляд, нашу вазу работы Бенвенуто Челлини), и со скоростью, значительно превосходящей НАШУ скорость, двинулся к планете. Весь экипаж захлебывался в диком восторге (куда там НАШЕМУ восторгу до него). Замаскировавшись под космический мусор, крейсер завис над Европой, а на корабельный челнок срочно и едино гласно, по всей законам клаксонской тоталитарной демократии (сравнивать ИХ тоталитарную демократию с НАШЕЙ — все равно, что сравнивать гусеничный трактор с помидором) были навербованы добровольцы (НАШИ добровольцы — отдыхают). После того, как всем коллективом удалось успокоить нервы (ох уж эти НАШИ нервы…), челнок быстро и плавно двинул на посадку, целясь на окраину Злопукина — пилоты ехидно ухмылялись, глядя на эту окраину… Было решено, что первым на почву нового клаксонского доминиона вступит суперлингвист корабля, непревзойденный эрудит и чемпион экипажа по настольному кикбоксингу и фулпруфу (нечто, напоминающее наш званый обед после команды "НАЧАЛИ!", но куда более смертоносное), сам СТИХОПЛИВСОРыч — Двадцатый! Все время, пока они крутились вокруг земли, он изучал земные языки, улавливая особенно сильные всплески человеческих эмоций и тщательно отбирая наиболее употребимые слова, выражения и интонации и теперь он с душевным трепетом готовился к первому контакту с загадочной расой.
Полетав немного над площадью после дружеского пинка Бармаглота, Петрович несколько притомился и решил отдохнуть. И место себе он вы брал классное: на окраине села, под старым раскидистым помидором. Плавно треснувшись о ствол почтенного овоща, усталый барин совсем уже наладился соснуть часок — другой, но не нашел достойного объекта для данной процедуры и решил придавить массу. Но масса давиться категорически не желала и забралась на самый верх помидора… Разочарованный Петрович развалился в теньке и стал выбирать из оставшихся вариантов:
а) Всхрапнуть;
б) Задремать;
в) Покемарить;
г) Вульгарно задрыхнуть.
Совсем уже решив задрыхнуть, Петрович начал укладываться поудобнее, но вдруг…
Раздался изящный, мелодичный и радующий душу рев, и в десяти шагах от опешившего сатрапа, прямиком в пыль, с неба плюхнулся какой-то странный предмет с плавными, радующими глаз контурами и отдаленно напоминающий сложный гибрид тепличного огурца, прибора ночного видения и торта «Наполеон».
"Мама!", — подумал Петрович. — "Больше никогда пить не буду!"