Роман с автоматом

Петровский Дмитрий Васильевич

В комнате было как-то по-особому тихо. Отца, кажется, не было, хотя тишина отдавала присутствием мужчины. Мать сидела на стуле, и я стоял рядом с ней – на диване же кто-то был.

– Сыно-о-ок, – говорила мать, чиркая острой рукой по голове, – перестань. У нас гости. Вон там – твой учитель, господин Цайлер.

По моему лицу текла холодная вода, которой минуту назад мать пыталась меня успокоить. Но горячая, тряская волна не проходила, и ударив ногой в пол, я решительно повторил: не хочу!

– Guten Tag! [13] –

раздался сухой строгий голос

– Не хочу! – заорал я, набирая обороты. – Не хочу учителя, не хочу учиться, не хочу, не хочу!

Я кричал что-то еще, и мать говорила мне какие-то слова, а со стороны дивана не исходило ни звука. Через пять минут я замолчал.

– Guten Tag, – невозмутимо последовало из тишины.

– Не хочу! – взвизгнул я.

– Guten Tag, – повторилось в третий раз, и я замолчал. Тишина ждала чего-то, напряженно, строго и ясно.

13

Добрый день

И стряхнув с себя руку матери, я ответил в тишину:

– Гутен таг!

АЛЛЕЯ КАРЛА МАРКСА – КОТТБУСЕР ТОР

Не знаю, люблю я этот город или нет, но он радует меня. Мягкое солнце, дома, как огромные батареи, впитывающие его, шумные люди и машины, новые улицы, на которых я раньше не был, запахи – все радостно и пестро. Она идет рядом со мной, мы движемся по огромной аллее, на восток от Александерплац, мы гуляем по городу.

– Большие дома, – расказывает она, – красивые, хотя слишком громоздкие. Построили в честь вашей над нами победы. Раньше называлась аллеей Сталина. Здесь…

– Сколько этажей у этих домов? – перебиваю я.

– Шесть. Но там высокие потолки.

– Все равно немного. На моей улице дома выше.

– Вовсе нет. Такие же, а то и ниже. Откуда ты вообще знаешь? Я замолкаю. В самом деле, может, я опять что-то не так понял.

С того дня, как мы с ней побывали в кино, многое для меня изменилось. Я перестал безоговорочно доверять своему тепловому чувству, стал больше спрашивать.

– Здесь был Дворец спорта. Или труда – я забыла. Его снесли; сейчас здесь какая-то уродливая новостройка.

Мы идем дальше. Сзади нарастает шуршание шин и низкое гудение.

– Какая машина едет? – спрашиваю я.

– «Мерседес», старенький, белый.

– А за ним?

– «Вольво», темно-синий. Длинный.

Я останавливаюсь, концентрирую внимание на машине. Сгусток моторного жара проносится мимо. За ним, в отдалении, нарастает новый.

– А это что?

– Не знаю, какая-то красненькая машинка. Небольшая. Не знаю, что за марка.

– А можешь узнать? Она смеется.

– Какой же ты ребенок! Все только про машинки спрашиваешь. Тебе неинтересно, какие дома вокруг, какие деревья?

– Какие дома

я и так знаю. Вот этот, – я делаю несколько шагов в сторону, к стене ближайшего дома, – снаружи плитка, как в ванной. Под плиткой – цемент и кирпич. – Я подхожу еще немного ближе. – Или нет, скорее бетон. Очень толстый бетон. На первом этаже сплошное стекло, наверное, магазины. Там, повыше – терраса с каменной оградой.

Некоторое время мы идем молча. Потом нас настигает новый шум, высоко шуршащий и ритмично клацающий.

– Велосипедист, – говорит она.

– Какой марки велосипед?

– Не знаю, – отвечает она, – да это и неважно, они все одинаковые. Этот новый, наверное, горный.

– А машины тоже снаружи одинаковые?

– Сейчас – да. Но у них разные значки. Кроме того, у азиатских машин узкие фары, они круглее.

– Значит, это у азиатских машин такие фары, – говорю я. Она не отвечает. Мы останавливаемся у светофора.

– Теперь давай наоборот, – говорю я, – закрывай глаза! Она берет меня за руку и легонько сжимает ее:

– Закрыла!

Я веду ее через дорогу.

– Слушай, я так боюсь переходить! – говорит она.

– Не бойся, здесь мало машин.

Мы переходим, идем по теневой стороне улицы. Она идет неуверенно, все время словно легонько подталкивая меня к стене дома. Навстречу приближается уже знакомый шум.

– Велосипедист, – говорю я, – в очках и шортах. Велосипед старый, с тремя скоростями, марку не знаю – ты мне не говорила.

Велосипедист удаляется, она все теснит меня к стенке, наши руки трутся предплечьями – я чувствую ее немного полную руку, нежную, собирающую на себя солнце и дивно пахнущую нагретой кожей.

– Женщина идет навстречу, – продолжаю я, – длинные волосы, открытые плечи. Юбка, довольно короткая. Резиновые тапочки на ногах, такие, как для душа..

– Ненавижу такие тапочки! – отвечает она. Мы идем дальше.

– Машина, – я слегка оборачиваюсь, – черная или темно-синяя БМВ, новая модель. И фары почему-то включены.

Она останавливается, поворачивается, и я знаю: она открыла глаза.

– Откуда ты знаешь, какого она цвета? – Она сжимает мою руку. – Слушай, мне иногда кажется, что ты меня просто дурачишь. Если бы ты не был такой странный, я бы тебе уже перестала верить. Может, ты все-таки немного видишь?

– Да нет, что ты… Ты ведь мне сама уже показывала машину вроде этой.

– Как «показывала», если ты не видишь!

– Это новая БМВ, у нее четыре фары, по паре с каждой стороны, но каждая пара забрана под стекло еще раз. Стекло холодное, оно никогда по-настоящему не греется. Но немного тепла было изнутри, не двигательного – оно плотнее и жарче. А это электрическое тепло. Значит, фары включены. А тепло от мотора выходило в самой середине, через поперечные перегородки, плюс одна толстая по центру, отражающая свет – такой радиатор есть у БМВ. И потом, мотор…