Роман с небоскребом
Шрифт:
– За знакомство, Александра, – проникновенно произнес Терлеев и снова громко фыркнул.
Я молча, с достоинством, отсалютовала соком.
– Отчасти вы правы, – сказал он, – я не занимаюсь поиском авторов, это дело других людей. Но однажды мне понадобилось скоротать время до одной важной встречи, я взял первую подвернувшуюся книгу – она оказалась вашей. Неожиданно меня зацепило. Мне стало интересно, кто такая эта неизвестная Александра Соколова. Посмотрел фото на обложке – молодая, красивая… Я удивился. Девушки с такой внешностью редко пишут книги, а если пишут, то всякую муть,
– Ну да, как на зверушку в зоопарке, – буркнула я, – ну и как? Посмотрели?
– Посмотрел.
– И? – Я с вызовом воззрилась на Терлеева.
А он смотрел на меня так, словно пытался прочесть мои мысли.
– Я предлагаю вам перейти в «Даймонд».
– Условия?
– Отличные. Тиражи, реклама, фильмы по книгам, переводы на другие языки… Литературные премии… Сделаем из вас мегазвезду… У вас есть для этого все – талант, молодость, красота…
На секунду я выключилась из реальности, потому что перед глазами проплыли картинки из детских грез – слава, успех, мировое признание… Мое имя на сотне тысяч глянцевых корочек, на огромных баннерах в витринах книжных магазинов, в титрах кинофильмов, в шорт-листе номинантов на литературную премию…
– Александра!
Я вздрогнула от звуков собственного имени, произнесенного чужим незнакомым голосом, от прикосновения чужих властных пальцев к своей руке, от тяжелого взгляда мужчины, сидящего напротив, в котором читался откровенный интерес, далекий от литературного.
– У тебя будет все, что пожелаешь. – Он подался вперед через столик, и я ощутила тонкий аромат дорогого парфюма с травянистыми нотками витивера, увидела совсем близко шевелящиеся губы…
– Но… – прошептала я, все еще во власти фантастического дурмана, – что от меня потребуется?
– Стать моей женщиной…
– Что? – переспросила я, тоскливо чувствуя, как золотисто-розовый туман рассеивается, дивный мираж ускользает, что все это лишь сон, сказочный сон наяву… Или не сон? Я ведь могу сделать его явью?
– Но я замужем… – пробормотала я.
– Я тоже женат. Пока… И что из того? Я безумно хочу тебя, Александра…
– Так сразу… – обескураженно прошептала я, не найдя другой фразы.
– А что тянуть? Мы же взрослые деловые люди.
В моей голове застучали невидимые молоточки.
«Сергей ничего не узнает, он целыми днями на работе… Это шанс, один на миллион… Секс – всего лишь тело, а не душа…»
И тут из полумрака появилась Алекса, покачала головой, беззвучно шевельнула губами:
«Это уже было, помнишь? С Артемом… Не делай этого снова. Ты не сможешь…»
«Не смогу чего?»
«Продавать себя».
Я закрыла глаза левой рукой, а когда отняла, Алексы уже не было. И волшебного тумана тоже. Только горечь, и стыд, и злость на себя за то, что пусть на миг, но была готова предать любимого и саму себя за химеру тщеславия…
Его лицо – незнакомое, чужое – было совсем близко, я ощутила коньячный запах, возбужденное дыхание, увидела приоткрывшиеся
– Не трогайте меня! Отстаньте!
Заледеневшими пальцами нащупала в сумочке деньги, положила на стол и бросилась к выходу.
– Александра! Подумай! Ты делаешь глупость!
Я обернулась. Терлеев сидел за столом, смотрел мне вслед горящим сумрачным взглядом.
– А я всегда делаю глупости. Я же блондинка.
Я взяла такси, доехала до ВВЦ, забралась в свою машинку и разревелась от горечи сознания собственного несовершенства. Но появившаяся невесть откуда Алекса напомнила, что никто не идеален, велела успокоиться и отправляться домой.
Тогда я перестала плакать, достала из сумочки платок, оттерла черные круги размазанной туши и улыбнулась своему глупому отражению.
Федечка
Мария Ивановна отошла в мир иной тихо, подобно праведнице. Вечером легла в постель и больше не проснулась.
Похоронами занялась мама. Федечка беспробудно пил с утра до ночи и был не в состоянии что-либо делать, только отдал старенький кошель с иконкой, золотыми безделушками и «гробовыми» деньгами, припасенными Марией Ивановной, да показал любимое платье матери, отвешенное в шкафу вместе с кружевным платком и чистым бельем. Мария Ивановна, как многие долго пожившие люди, с философским спокойствием принимала неизбежность смерти и подготовилась к ее приходу чинно и благообразно, как испокон веков было заведено на Руси.
День похорон выдался тихим и светлым. Петр Иванович, сильно постаревший, долго вглядывался в строгое, спокойное лицо сестры, а потом горько произнес:
– Стало быть, я следующий… Жизнь пролетела, словно и не было ее… Я ведь совсем не помню той, другой жизни, которая могла бы быть… А в последнее время она стала мне сниться… Дом, мать, отец, братья… Живые, счастливые и такие реальные, словно настоящая жизнь – во сне. Вижу их и не хочу просыпаться…
Его голос дрогнул, смолк. Петр Иванович смахнул скупую стариковскую слезу и умолк.
Федечка уронил голову на руки и зарыдал. Мама погладила его по голове, как ребенка.
– Хороший гроб, – сказала Клара, – сколько заплатили?
Петр Иванович резко повернулся к дочери и с нажимом проговорил:
– Ты что, сейчас покупать собралась?
Клара прикусила губу.
– Господи, – тоскливо произнес Петр Иванович, – ты такая же дура, как твоя мать. Не боялся бы смолоду карьеру загубить, не женился бы на ней никогда.
После похорон на Федечку было жалко смотреть. Растерянный, раздавленный, он бродил по опустевшей квартире, брал то фарфоровую статуэтку, то любимую материнскую брошь, то надушенный шарфик, беспомощно вертел в трясущихся руках, бережно клал на место, принимался отчаянно рыдать, выкрикивать проклятия в холодную пустоту, заливал горе с подтянувшимися на огонек местными маргиналами. Его горе было искренним и безысходным, он потерял единственного человека, любившего его преданно, слепо, беззаветно, как могут любить только матери.